Символы Борисова-Мусатова (Татьяна Чамова)

Символы Борисова-Мусатова

(Татьяна Чамова)

С Борисова-Мусатова начинался «серебряный век» русской живописи. Он был уродлив и некрасив, но у него было доброе сердце и романтическая душа. Его не понимали, над ним смеялись, но он с упорством первооткрывателя искал новые пути в искусстве, желая открыть миру полузабытый язык символов и гармонии.

В 1870 году в доме скромного саратовского служащего железной дороги родился долгожданный первенец. Родители назвали его Виктором и не могли нарадоваться на веселого и резвого малыша. Но вскоре с мальчиком случилось несчастье — упав со скамейки, он серьезно повредил позвоночник. На всю жизнь ему достался горб, малый рост, а главное — боли и постоянная угроза обострения болезни. Годы спустя товарищи ласково называли его за глаза «горбунчиком», а он поражал всех задором, жизнелюбием, энергией.

Виктор начал рисовать в шесть лет. Контурные карты в его исполнении становились целыми картинами. Море около берегов обводилось необыкновенно живописной краской, горы растушевывались с удивительной тщательностью, реки и озера покрывались волнами.

Зеленый островок на Волге стал его первой мастерской: «Он был для меня чуть ли не „таинственный остров“. Он был пустынен, и я любил его за это. Там никто не мешал мне делать первые робкие опыты с палитрой».

Виктору повезло — в саратовском реальном училище заметили его талант и дали импульс учиться дальше: Московское училище живописи, ваяния и зодчества, Петербургская Академия художеств, опять Москва. На первых порах он стремится в совершенстве овладеть техникой живописи. Отрабатывать классический рисунок Мусатов отправляется в Париж, в ателье Ф. Кармона. Твердо следуя поставленной цели, он изо всех сил сопротивляется соблазну живописи.

В парижских мастерских Мусатов знакомится со многими молодыми русскими художниками. «Маленький, горбатый, с худощавым бледным лицом, светлыми волосами ежиком и небольшой бородкой, он был трогателен, мил и сердечен. Мы все его любили, стараясь оказывать всяческое внимание. Мусатов всецело был тогда во власти импрессионистов», — вспоминал Грабарь.

Не на Монмартре, а в Саратове, на каникулах, он дает волю живописному эксперименту с цветом, пробует, ищет. Особенно удается ему «Агава». Простое домашнее растение в глиняном горшке художник увидел так, что в воображении возникают картины заморских стран и дальних путешествий. Так писали лишь признанные французские импрессионисты.

«За пять лет учебы Мусатов повторил маршрут европейской живописи последних десятилетий 19 в.», — скажут о нем позднее.

Красивая эпоха

Как найти себя в живописи — этот вопрос становится главными для Мусатова после возвращения из Парижа.

В небольшом садике саратовского дома творит он мир своей мечты. Его идеи в начале напоминают игру, забаву. Однажды Виктор попросил свою мать Евдокию Гавриловну, искусную рукодельницу, сшить длинное белое платье, какое носили в старину. Сам из проволоки сделал обруч, сказав, что это будет кринолин. К платью нужны были ожерелье, веер, серьги — все это нашлось в старом комоде.

Одетая в старинное платье, на фоне беседки, увитой виноградом, ему позирует сестра Леночка. Вот он — тот образ, «форма мечты», которую так долго искал художник. «Наконец-то нашел ее, — признается Мусатов, — сотворил по образу и подобию прошлого столетия».

Отныне Дамы на картинах Мусатова — это его идеальный образ. В костюмах смешаны эпохи и стили. Сердце художника свободно от условностей. На вопрос друга: «Что это за время?» — он ответит лукаво, глядя на один из своих холстов: «А это, знаете ли, просто „Красивая эпоха“…» Появление на выставке Московского товарищества художников картины «Автопортрет с сестрой» вызвало непонимание и брань критиков. Отчасти они были правы — не хватало единства, строгой организации композиции… И тем не менее — первый серьезный шаг к новому искусству сделан. Живописный язык Мусатова только формируется, но он уже не похож на обличающий реализм передвижников, отличается от воздушной легкости французского импрессионизма.

После «Автопортрета» пройдет четыре года поисков и труда. Неудачные работы, безответная любовь, непонимание критики. Но Мусатов молод и верит в свое счастье.

Символы «мусатовского» мира

Летом 1901 года Борисов-Мусатов гостит в Зубриловке под Саратовом, исключительном по красоте имении князей Голицыных-Прозоровских. Здесь царит еще мир античной старины, одухотворенный поэтическим творчеством Державина, Крылова, Петра Вяземского, Якова Полонского.

«Старинный, жемчужный мир красоты…» — в нем художник находит свой заветный образ, свой символ. Зубриловский парк и дворец станут пейзажным фоном и поэтическим «ландшафтом» для многих его работ.

Первая из них — «Гобелен» — поразила современников своим очарованием и новизной. Написанная темперой, картина имитирует мягкую, бархатистую фактуру старинных гобеленов. «Гобелен» принес художнику признание. Впервые после многих лет неприятия и издевательской критики на конкурсе имени В. Д. Поленова и И. Е. Репина картина получила первую премию.

«Мусатов заставил нас узнать глубокое и отвлеченное созерцание», — напишет один из его современников. Художник создает мир, в котором нет места временному и преходящему. Этот мир учит созерцать и «заставляет» зрителя становиться глубже и тоньше.

Сразу после «Гобелена» следует новый шедевр — «Водоем». Этой работой Мусатов подводит итог своим поискам перед новым этапом, который уже интуитивно предчувствует: «Эту картину я напишу сейчас или никогда… ведь после начнется другая жизнь… Все меня захватит вероятно в другой форме».

В «Водоеме» появляется особый «мусатовский колорит»: чистый, насыщенный цвет — «такого синего нет ни у кого». Картина наполнена светом, ее гармоничные, яркие тона звучат как утверждение полноты жизни.

Неба на картине не видно, но мы знаем о его глубине по отражению в водоеме. Две девушки на берегу, у воды, так похожие на чеховских героинь, словно вслушиваются в судьбу целого поколения.

* * *

Поэтический образ Дамы в старинном наряде — «душа темы» у Мусатова.

Вопреки царившему тогда мнению, что идеальные русские женщины остались в прошлом и что современная женщина суетна, потеряла спокойствие и благородную красоту, Мусатов заявляет: «Ценю я такую женщину, к которой применимо выражение „она является охраной душ“. Я верю в русскую женщину. Надеюсь, что среди них есть души идеальные, и этой надеждой только и живу».

Мусатов с удивительной чуткостью умеет увидеть в окружающих его женщинах идеальный образ. Именно реальные дамы — сестра, жена — станут его музами. Их образы, лишенные обыденности и полные спокойной гармонии, населяют мусатовский мир.

Любовь провозглашает Мусатов своей броней от всяких зол. «Знаете ли вы, какое это счастье, наслажденье — молча любить? Я мучусь, но сознаю, что я через это становлюсь лучше», — так писал Мусатов другу в пору безответной любви. Это были не просто красивые слова. Любовь давала ему то личное обаяние, которое как магнитом притягивало к нему людей.

В Саратове у Мусатова было много друзей. Люди очень разные, но очень созвучные друг другу. Одна из них, Татьяна Борисовна Семечкина, руководила местным Мариинским институтом благородных девиц; она была единственной наследницей своего дяди — Константина Карловича Данзаса, лицейского друга Пушкина и его последнего секунданта. В ее доме познакомился Мусатов с пушкинскими реликвиями Данзаса, услышал старинные семейные истории. Преподаватель музыки Михаил Букиник, талантливый виолончелист, стал настоящим другом художнику, разделив с ним идеи пропаганды в живописи «нового искусства». Музыкальность мусатовских картин, отразившаяся в их названиях, — влияние их дружбы.

^{Автопортрет с сестрой}

^{Гобелен}

Друзья даже образовали союз. Название наполовину в шутку, наполовину всерьез предложил Мусатов — «Саратовский английский клоб». Велись шуточные протоколы заседаний, изобрели даже печать. А еще здесь музицировали, читали стихи, говорили о новом искусстве, о символизме, шутили… По вечерам собирались у Станюковичей.

Владимир Станюкович, отставной офицер, литератор, товарищ детских лет поэта Брюсова, приехал в Саратов из Харькова весной 1902 года. Жена Станюковича, невысокая милая женщина со смуглым лицом и карими глазами, с большим участием отзывалась на разговоры, споры о литературе и живописи. Мусатов был поражен ее внутренним светом. С каждой встречей она все больше казалась ему давней знакомой. И только гораздо позже Мусатов узнал, что Надежда Юрьевна происходила из старой русской дворянской семьи. Ее бабушка была урожденная Палеолог. Романская кровь, душевная тонкость делали ее похожей на образ Симонетты, легендарной Музы Боттичелли. Так вот откуда столь знакомые черты!

Не случайно в это время Мусатов украсил стены своей мастерской репродукциями с картин великого флорентийца. Отражения облика Симонетты увидел Мусатов в Надежде Юрьевне. Судьба подарила ему возможность пойти по стопам любимого художника…

«Русская Примавера» (С мечтой о Возрождении)

Мечта о зарождающемся Ренессансе в русском искусстве уже витала в воздухе, вдохновляя многих. Роман Мережковского «Смерть богов» и его перевод книги античного автора Лонга «Дафнис и Хлоя» Мусатов настоятельно советует читать своим друзьям-художникам.

Мережковский писал о том, что погибший мир богов Эллады с какой-то удивительной закономерностью является в эпоху Возрождения: «Как будто из народа в народ, из тысячелетия в тысячелетие братские голоса перекликаются и подают друг другу весть, что странники идут по одному пути, к одной цели, через все исторические перевалы, через все долины и горы».

Мусатов мечтает стать одним из таких братьев-странников.

Новую работу Мусатова «Изумрудное ожерелье» не случайно называли «Русская Примавера», подчеркивая ее внутреннюю связь с «Весной» Боттичелли. Перед нами мифологическое пространство: зеленый, залитый светом луг, покрытый прозрачно-нежными белыми шарами одуванчиков. Темные, отливающие синевой гирлянды больших дубовых листьев, подобно навесу, обрамляют его сверху. Неторопливо шествуют дамы в старинных платьях. Движение это, словно музыка, имеет свой ритм. Неспешный и волнообразный, он подобен ритму древних гимнов. Это движение находится в полной гармонии с окружающей природой, и каждый элемент пейзажа — кроны и стволы деревьев, архитектура, расположение в пространстве, цветовая гамма, — все несет в себе лейтмотив этой мелодии души.

«Живописную мистерию» «Изумрудного ожерелья» не распознали. Даже друзья-художники встретили картину неожиданно холодно. Мусатов пишет жене: «Говорят, что я потерял себя, что „Гобелен“ несравненно выше… Но я вижу, что такой вещи я еще не писал…»

Но были и те, кто понял Мусатова. Идеей Ренессанса русского искусства, необходимостью создания нового образного языка уже жила творческая молодежь. Работы Мусатова вдохновляли московских литераторов-символистов — Андрея Белого и Валерия Брюсова. Мусатов берет под свое покровительство молодых саратовских художников Петрова-Водкина, Кузнецова, Матвеева, организует выставки, защищает от нападок в прессе. Мусатов не просто мечтает о возрождении братства художников — он активно работает в Московском товариществе художников, общается с литераторами-символистами. Брюсов предлагает Мусатову оформление своего детища — журнала «Весы». Журнал стал главным печатным органом для тех, кто исповедовал «новое искусство». Все содержание журнала — напряженное отражение «брожения умов» и активного поиска нового. Здесь печатаются статьи Вяч. Иванова «Вагнер и Дионисово действо», В. Розанова «Зачарованный лес» — о будущем возрождении человеческой духовности, статья Рериха о Врубеле…

* * *

В конце 1903 года Борисов-Мусатов, желая быть ближе к центру художественной жизни, продает родительский дом в Саратове и перебирается в подмосковный Подольск. Он становится членом Союза русских художников. Ему приходит предложение приехать с персональной выставкой в Германию. Зовут выставлять работы в Париже. Выставки за границей Мусатов организует в первую очередь, чтобы иметь возможность проводить идею возрождения и братства художников не только в России. Его понимают и поддерживают друзья, с которыми он учился в Европе. В Москве Мусатов находит поддержку у Грабаря и Поленова. В Питере его энтузиазм в борьбе за новое искусство высоко ценит Дягилев.

С новой силой возрождаются мечты его юности, возникшие в Париже перед работами Пюви де Шаванна и Боттичелли. Он мечтает о фресках, о том, чтобы живописный мир его мечты обрел свое пространство.

Мусатов вдохновляется предложением Щусева о росписях особняка Шереметева и задумывает цикл фресок «Времена года». Художник мечтал связать в едином живописном пространстве времена дня и года, эпохи человеческого бытия, вехи жизни природы. Он записывал идеи, то, что подсказывало ему воображение. «Весна — радость — утро — стремление к красоте. Лето — наслаждение — день — музыкальная мелодия. Осень — вечер — тишина разлуки. Зима — покой — ночь — сон божества…»

^Водоем

^{Изумрудное ожерелье}

Эскизы и акварели к «Временам года» — лучшие работы художника. В них вполне проявляется результат поисков и труда, внутреннего опыта жизни.

Таруса. Последние лето и осень…

Весной 1905 года Поленов помогает Мусатову с семьей перебраться в Тарусу на дачу Цветаевых.

Удивительная красота природы, приветливые друзья Цветаевых, сам усадебный дом вдохновляют художника. И еще вдохновляют радостные майские вести — часть эскизов ко «Временам года» куплены Третьяковской галереей. 28 мая приходит сообщение об избрании Мусатова членом французского Национального общества изящных искусств! Французские газеты благосклонно пишут о «Гобелене» и «Водоеме», из-за границы приходят письма от художников… Мечты начинают становиться реальностью.

Неожиданно все изменилось… Все летние творческие планы накрыла беда. Надежда Юрьевна, его Симонетта, в опасности, лежит в больнице… Срочно в Москву!

Муж Надежды Юрьевны в то время был на фронте. Два месяца мечется Мусатов по врачам, собирает консилиумы, добывает лекарства. «В жизни художника встречаются минуты, — пишет он в те дни, — когда искусство в загоне, когда им надо пожертвовать ради дружбы… Таких, как Станюковичи, мы больше не найдем».

…Она ушла в начале сентября. Ей он посвятил свой «Реквием». «Скорбная мелодия строгих линий и прозрачных акварельных тонов. На фоне парка и величественного дворца приостановилась на каменных плитах группа женщин в длинных светлых нарядах. Приостановилась и раздвинулась — посредине осталась одинокая, отделившаяся от всех фигурка дамы в самом светлом и как бы просиявшем платье. Беспомощно повисла правая рука ее, в левой хранится таинственный альбом…»

«Таинственная книжечка» в руках Надежды Юрьевны — непременная деталь во всех ее изображениях — символ всегда сопутствовавшей ей поэзии. «Ее душа всегда была вдохновлена… Она была истинный поэт». Надежда Юрьевна писала стихи — «гимны», о чем знали только самые близкие люди.

Владимир Станюкович через годы скажет о своем друге: «Я всегда думал, что „Реквием“ — одно из чудес, одна из вершин искусства. В этом создании Мусатов поднялся на недосягаемую ступень религиозного искусства. Что же это как не доведение собственной жизни до религии?..»

Этот шедевр, этот светлый образ «мусатовской Симонетты» — памятник дружбе и любви, воспевающий торжество духа в человеке вопреки трагедийности бытия.

«Блажен, кто… поет перед лицом Твоим, Господи, как арфа…»

Осенью Мусатов возвращается в Тарусу.

«Теперь я в Тарусе. В глуши. На пустынном берегу Оки. И отрезан от всего мира. Живу в мире грез и фантазий среди береговых рощ, задремавших в глубоком сне осенних туманов. Уже давно я слышал крик журавлей. Они пролетели куда-то на юг бесконечными рядами в виде треугольников… крик их замер, и только белка рыжая нарушает кружевные сновидения березовых рощ. Вы думаете, я скучаю? У меня времени не хватает каждый день. Я создал себе свою жизнь». Это строки из письма А. Н. Бенуа — осень 1905 г.

^{Акварели к «Временам года»}

^{Реквием}

Мусатов пишет осенние пейзажи и размышляет в письмах друзьям о поиске в живописи «бесконечной мелодии». Художник Михаил Нестеров, восхищенный «Осенней песнью» Мусатова, скажет: «Такая картина цены не знает. Это Божьей рукой написано!»

Прошло сто лет. Зал № 45 в «старой Третьяковке». Уже в самом начале анфилады залов, ведущей к нему, зеркальная гладь водоема зовет в «мусатовский мир». Художник по прежнему доверчиво приглашает нас: «Войди, убедись, что гармония есть, что природа божественна и что человек когда-то творил вместе с ней, а теперь забыл что-то главное, то, что сейчас ему открывается лишь во сне… Проснитесь, возродите былую гармонию и творите новый мир, новое искусство!»

Данный текст является ознакомительным фрагментом.