ЖИЗНЕОПИСАНИЯ ПОЛИДОРО ИЗ КАРАВАДЖО И МАТУРИНО ФЛОРЕНТИНЦА ЖИВОПИСЦЕВ

ЖИЗНЕОПИСАНИЯ ПОЛИДОРО ИЗ КАРАВАДЖО И МАТУРИНО ФЛОРЕНТИНЦА ЖИВОПИСЦЕВ

В последний Золотой век – ибо так мы вправе назвать счастливое время Льва X за талантливых его мужей и знатных художников – среди других, самых из них знатных, почетное место занял Полидоро из Караваджо в Ломбардии, который сделался живописцем не благодаря долгому учению, а был создан и рожден им самой природой. Приехав в Рим в то время, когда для Льва под руководством Рафаэля Урбинского строились Лоджии папского дворца, он подносил работавшим там каменщикам «лодочки» или, попросту говоря, банки с раствором, вплоть до достижения им восемнадцатилетнего возраста. Когда же Джованни из Удине начал расписывать Лоджии и по мере того как их строили и расписывали, устремления Полидоро и его склонность к живописи привели к тому, что он, приглядевшись к ходу и к приемам живописной работы, сблизился со всеми этими молодыми людьми, которые понимали в этом толк, и начал сам рисовать. Однако из всех остальных он выбрал себе товарища в лице флорентинца Матурино, работавшего тогда в папской капелле и почитавшегося отменнейшим рисовальщиком древностей. И вот, общаясь с ним, он так увлекся этим искусством, что через несколько месяцев стал делать вещи (что и было доказательством его таланта), поражавшие всех, кто знал его раньше в другом, прежнем его обличии.

По этой причине и поскольку строительство Лоджий все еще продолжалось, он смело начал работать с этими молодыми живописцами, обладавшими опытом и знаниями в живописи, и постиг это искусство столь божественно, что расстался с этой работой лишь после того, как стяжал себе в ней заслуженную славу самого прекрасного и самого благородного таланта из числа стольких, принимавших в ней участие. Любовь же Матурино к Полидоро и Полидоро к Матурино возрастала так, что порешили они вместе жить и вместе умереть, как братья и как настоящие товарищи. И, объединив волю, деньги и труд, они с общего согласия приступили к совместной работе. А так как в Риме все же было много таких, которые, обладая положением, заказами и известностью, добивались более живого и яркого колорита и были более удачливыми и более достойными заказов, чем они, то они начали призадумываться, поскольку Бальдассаре, сиенец, расписал кое-какие фасады светотенью, не последовать ли и им его примеру, придерживаясь и впредь этого образца, к тому времени уже принятого,

И потому начали они с одного фасада на Монтекавалло, насупротив церкви Сан Сильвестро вместе с Пеллегрино из Модены, подбодрившим их к тому, чтобы испытать, насколько они к этому привязаны, а потом принялись и за другой, что напротив боковых дверей церкви Сан Сальваторе дель Лауро, и подобным же образом написали они историю у боковых дверей церкви Минервы и еще одну, а именно фриз с морскими чудищами, выше церкви Сан Рокко, что на Рипетте. В таком же роде, не хуже других, они написали по всему Риму бесчисленное множество таких историй, о которых рассказывать здесь не стоит потому, что позднее они в этой области работали лучше.

Но вот, воодушевленные этим, начали они изучать римские древности, воспроизводя светотенью древние мраморы столь ревностно, что не осталось вазы, статуи, саркофага, барельефа цельных или разбитых, которые они не нарисовали бы и не использовали. И мысли их были направлены на это упорно и так страстно, что оба они восприняли древнюю манеру, столь сходную у обоих, что как души их были полны одним и тем же желанием, так и руки их выражали одинаковое умение. И хотя Матурино не был одарен природой в той же степени, как Полидоро, тем не менее общие наблюдения над стилем привели к тому, что где бы тот или другой ни приложили руку, одинаковыми у обоих казались и композиция, и выразительность, и манера.

На Пьяцца Капраника, как идти к Пьяцца Колонна, они написали на одном фасаде олицетворение богословских добродетелей, а над его окнами – отлично задуманный ими фриз, а именно одетую фигуру богини Ромы, Вера же, держащая в руке потир и причастие, была изображена покорившей все народы, которые к ней стекаются, принося ей свою дань; там и турки изничтожены вконец, и потому молния поражает гробницу Магомета, и все это заключается изречением Писания о том, что будет одна овчарня и один пастырь. В выдумке они поистине не имели себе равных, о чем свидетельствуют все их работы, где так много всяких нарядов, изысканных одеяний и обуви и всякого рода странных причуд, выполненных с безграничной и чудесной изобретательностью. Об этом же говорит и то обстоятельство, что их произведения постоянно срисовываются чужеземными живописцами и оба они тем самым, свойственными им прекрасной манерой и прекрасной легкостью, принесли искусству живописи больше пользы, чем все другие, взятые вместе, от Чимабуэ и до наших дней. Вот почему и раньше можно было видеть, да и сейчас мы видим, что во всем Риме все рисовальщики чаще обращаются к вещам Полидоро и Матурино, чем ко всякой другой современной живописи.

В Борго Нуово они отделали один фасад при помощи граффито и на Канто делла Паче еще один таким же способом, а неподалеку от этого, как идти к Парионе, они изобразили на фасаде дома Спиноли древние единоборства, как они проводились согласно обычаю, а также жертвоприношение и смерть Тарпеи. Близ Торрди Нона, как идти к мосту св. Ангела, можно видеть фасад малых размеров, на котором они изобразили триумф Камилла и древнее жертвоприношение. На улице, ведущей к статуе Понта, на одном фасаде прекраснейшим образом изображена ими история Перилла, как его сажают в сделанного им же бронзового быка; показаны там и усилия тех, кто сажает его в этого быка, и ужас тех, кто готовится к зрелищу смерти столь необычной, а кроме того, там сидит (как мне кажется) Фаларид, который с великолепнейшей властностью отдает приказание наказать слишком безжалостный талант того, кто изобрел новую жестокость для уничтожения людей с наибольшими для них страданиями. Там же прекраснейший фриз с детьми, изображенными под бронзу, и другими фигурами. Выше, на другой стене того же дома, там, где статуя, изображающая, как говорят, Понта в древнеримском одеянии, подобающем сенатору, можно видеть еще несколько ими же написанных историй. А на площади, где таможня, на фасаде, что рядом с церковью Сант Эустакио, они написали всякие сражения, а внутри церкви, как войдешь, по правую руку фигуры, написанные Полидоро, можно увидеть в небольшой капелле.

Они расписали также выше владений Фарнезе еще один фасад для семьи Чепперелли и еще один позади церкви Минервы, на улице, ведущей к Маддалени, на которых они изображали разные римские истории, и помимо других прекрасных вещей фриз под бронзу с шествующими в триумфе детьми, выполненный с величайшей грацией и красотой самой высокой. А на фасаде Добрых предсказаний, близ церкви Минервы, – несколько прекраснейших историй с Ромулом, а именно, как он опахивает плугом место для города и как над ним летают коршуны. Одеяния, выражения лиц и фигуры древних мужей воспроизведены там так, что они поистине кажутся живыми. И действительно, никто в этом искусстве никогда не обладал таким мастерством, таким рисунком, более прекрасной манерой, таким опытом и большей беглостью, и каждый художник всякий раз, как он это видит, настолько удивляется, что недоумевает, как могла природа в наш век показать нам свои чудеса через людей подобного рода.

Кроме того, и ниже Корте Савелла, на доме, купленном синьорой Констанцией, они изобразили похищение сабинянок: история эта являет в равной степени как стремление и жаждущих похитить, так и бегство и бедствия несчастных, которых уносят разные солдаты и на конях, и по-другому. И наблюдательность подобного рода проявляется не только здесь, но также, и притом в гораздо большей степени, в историях Муция и Горация и в бегстве Порсены, царя тосканского. В саду мессера Стефано даль Буфало, неподалеку от фонтана Треви, они выполнили прекраснейшие истории о парнасском источнике, где ими отлично написаны красками гротески и мелкие фигуры. Подобным же образом и в доме Бальдассино в приходе Сант Агостино выполняли они граффито и истории, а во дворе над окнами – несколько голов императоров.

В Монтекавалло, близ церкви Санта Агата, они расписали один фасад бесчисленным множеством разнообразных историй: например, как весталка Туция переносит в решете воду из Тибра в храм и как Клавдия ведет своим поясом корабль, а также смятение Камилла, когда Бренн взвешивает золото. А на другом фасаде, за углом, изображены Ромул с братом у сосцов волчицы и ужаснейший бой Горация, который один защищает вход на мост против тысячи мечей, а в это время позади него множество прекраснейших фигур в разных положениях с величайшей поспешностью ломают мост кирками. Изображен там и Муций Сцевола, который в присутствии Порсены сжигает свою собственную руку, которой он по ошибке убил слугу вместо царя, и мы видим в нем и презрение к царю, и жажду мести; в этом же доме они написали и много пейзажей.

Работая над фасадом церкви Сан Пьетро ин Винкола, они написали там св. Петра с крупными фигурами и нескольких пророков. Своею плодовитостью мастера эти приобрели повсеместно такую известность, что живопись их, доступная всеобщему обозрению и столь прекрасно ими исполненная, принесла им величайшую хвалу при жизни, а после их смерти, благодаря подражаниям, – безмерную вечную славу. За Пьяцца Навона, на той площади, где находится дворец Медичи, они также расписали один фасад, изобразив на нем триумф Павла Эмилия и многочисленные другие римские истории, а в приходе Сан Сильвестро на Монтекавалло они выполнили для фра Мариано кое-какие вещицы в доме и в саду, в церкви же расписали его капеллу и написали в цвете две истории из жития св. Марии Магдалины, где кустарники ландшафта написаны в высшей степени изящно и толково, ибо Полидоро и в самом деле изображал пейзажи, древесные кущи и скалы лучше любого другого живописца, и от него в искусстве и пошла та легкость, какую теперь в своих работах проявляют художники.

В то же время они в цвете отделывали многие помещения и писали фризы во многих римских домах фреской и темперой. Эти работы считали они пробными, так как цвету им никогда не удавалось придать ту красоту, какую они всегда придавали работам, написанным ими светотенью, под бронзу или терреттой, о чем и сейчас можно судить по дому, который принадлежал кардиналу Вольтеррскому, что у Торре Сангвинья, на фасаде которого они написали светотенью прекраснейшее обрамление, а внутри – несколько фигур в цвете, исполненных и отделанных настолько плохо, что первоначальный рисунок, которым они так хорошо владели, в них сбит. И это поражает тем более потому, что рядом находится герб папы Льва с обнаженными фигурами, выполненными рукой Джован Франческо Ветрайо, который создал бы величайшие произведения, если бы смерть не похитила его на середине его жизненного пути. Но это не излечило их о безумного их заблуждения, ибо они еще и в римской церкви Сант Агостино для алтаря семьи Мортелли написали красками несколько детей там, где Якопо Сансовино, в завершение работ, сделал мраморную Мадонну; и можно подумать, что дети эти вышли из-под рук не знаменитых мастеров, а увальней, только начавших свое обучение. И в то же время с той стороны, где алтарь покрыт пеленой, Полидоро выполнил небольшую историю с усопшим Христом и Мариями, вещь прекраснейшую, доказав этим, что светотень действительно гораздо более их дело, чем цвет.

Поэтому, возвратившись к привычному для них способу, они великолепнейшим образом расписали два фасада на Марсовом поле, изобразив на одном истории Анка Марция, а на другом – празднование сатурналий, справлявшееся на этом самом месте, со всеми парами и четверками лошадей, объезжающих обелиски. Истории эти признаны прекраснейшими, ибо рисунок и отличная их манера таковы, что те зрелища, ради показа которых они написаны, они изображают с величайшей выразительностью. На Канто делла Кьявика, как идти к Корте Савелла, они расписали фасад, произведение божественное, признанное самым прекрасным из всех прекрасных, когда-либо ими созданных, ибо помимо девушек, переходящих через Тибр, внизу у дверей они необыкновенно тщательно и искусно изобразили жертвоприношение, где показаны все орудия и все древние обычаи, которые обычно применялись и соблюдались при жертвоприношениях подобного рода.

Недалеко от Пьяцца дель Пополо, ниже церкви Сан Якопо дельи Инкурабили, они расписали признанный прекраснейшим фасад с историями Александра Великого, где были изображены бельведерские древности: Нил и Тибр. В приходе Сан Симеоне они расписали фасад для семейства Гадди, который поражает и удивляет видом изображенных на нем многочисленных разнообразных и прекрасных одеяний, множества древних шлемов, поясов, поножей, а также и кораблей, изящно украшенных изобилием всего того, что только может представить себе самое изысканное воображение. Память переполняется здесь бесчисленным множеством прекраснейших вещей: здесь показаны древние обычаи, мудрецы и красивейшие женщины; ведь изображены здесь и все виды древних жертвоприношений – именно так, как они совершались; а также войско, начиная от его посадки на суда и кончая самим сражением, – и все это с бесконечным разнообразием орудий и оружия, отделанных с таким изяществом и написанных с таким мастерством, что от обилия столь прекрасных выдумок разбегаются глаза.

Насупротив этого находится другой фасад поменьше, лучше которого по красоте и изобилию и не сделаешь. На его фризе – история Ниобеи, принимающей поклонение от людей, несущих ей дань, сосуды и всякого рода подарки, и это выражено настолько своеобразно, но искусно, талантливо и рельефно, что всего, конечно, и не перескажешь. Рядом изображены гнев Латоны и ужасная месть, учиненная ею над детьми непомерно возгордившейся Ниобеи, как то: как Феб убивает семь ее сыновей, а Диана – семь дочерей, с бесчисленным множеством бронзовых фигур, которые кажутся не написанными, а металлическими. А выше другие истории, где сосуды, будто сделанные из золота, а кроме того, столько всяких других причуд, что человеческий глаз и не смог бы представить себе ничего ни более прекрасное, ни более заманчивое, а если он увидит и разные этрусские шлемы, то и вовсе придет в замешательство от такого нагромождения и изобилия столь прекрасных и прихотливых придуманных ими затей. Работам этим подражало великое множество художников, работавших по той же части. Помимо этого они отделали и двор этого дома, а также и лоджию, расписанную мелкими гротесками, которые почитаются божественными. Одним словом, к чему бы они ни прикасались, они с бесконечным изяществом и красотой все доводили до высшего совершенства. И если бы я пожелал перечислить все их произведения, мне пришлось бы заполнить целую книгу деяниями только их двоих, ибо нет такого помещения, дворца, сада или виллы, где бы не было работ Полидоро и Матурино.

И вот, в то время как Рим, улыбаясь, украшал себя их трудами, а они ожидали награды за созданное ими в поте лица, судьба и зависть послали на Рим Бурбона, разгромившего город в 1527 году. И тогда было разорвано содружество не только Полидоро и Матурино, но и многих тысяч друзей и родственников, много лет проживших в Риме, питаясь тем же хлебом. Ибо Матурино бежал и вскоре после этого, вследствие невзгод, перенесенных им во время разгрома, умер, как говорят, в Риме от чумы и был погребен в церкви Сант Эустакио.

Полидоро же направил свой путь в Неаполь, но, прибыв туда, чуть не умер от голода, так как тамошние дворяне не проявляют особого любопытства к хорошей живописи. И тогда подрядился он работать на других живописцев и написал в главной капелле церкви Санта Мариа делле Грацие св. Петра; так он и помогал живописцам во многих их работах, больше для того, чтобы как-нибудь перебиться. Однако, так как о его способностях уже пошла молва, он для графа… (Пропуск в подлиннике) расписал темперой свод и стены, и работа эта была признана прекраснейшей. И равным образом расписал он для синьора… (Пропуск в подлиннике) светотенью двор и несколько лоджий, отличающихся большим обилием украшений и красотой и выполненных отменно.

А также в церкви Сант Анджело, что возле неаполитанского рыбного базара, он написал маслом на дереве небольшой образ с Богоматерью и несколькими обнаженными фигурами, изображающими тоскующие души. Вещь эта считается очень хорошей скорее по рисунку, чем по колориту. Там же для капеллы главного алтаря он написал в том же роде несколько картин с отдельными фигурами во весь рост.

И вот, живя в Неаполе и видя, как мало ценится его мастерство, он решил уехать от тех, кто больше считается с лошадью на скачках, чем с человеком, который своими руками заставляет написанные им фигуры казаться живыми. Потому, сев на корабль, он отправился в Мессину, где начал работать, так как нашел там больше к себе сочувствия и уважения, и, работая непрерывно, он приобрел хороший опыт и сноровку в колорите, а потому и создал там много произведений, рассеянных по разным местам; занимался он и архитектурой, проявив себя во многих сооружениях, им построенных.

Засим, когда Карл V возвращался после победы в Тунисе и проезжал через Мессину, Полидоро соорудил в честь его прекраснейшие триумфальные арки, чем заслужил известность и щедрое вознаграждение. Однако, так как он все время горел желанием снова повидать тот Рим, который всегда манит к себе и тех, кто в течение долгих лет пытал счастья в других странах, он напоследок написал на доске маслом Христа, несущего крест, прекраснейшего по качеству и по колориту, и там же он изобразил в большом числе сопровождающих его на смерть солдат, фарисеев, коней, женщин и детей, а впереди разбойников, твердо придерживаясь своего представления о том, как могла протекать подобного рода казнь; и казалось, что в превосходнейшей этой работе природа постаралась показать в последний раз, на что он был способен.

После этого он много раз собирался вырваться из этой страны, несмотря на то, что он был в ней на хорошем счету. Мешкал же он по причине одной женщины, которую любил много лет и которая задерживала его своими сладкими словами и ласками. Однако так велико было его стремление снова увидеть Рим и друзей, что, взяв из банка порядочную сумму своих денег, он окончательно решил уехать. Он продолжительное время держал при себе подмастерья из местных жителей, который питал большую любовь к деньгам Полидоро, чем к нему самому. Но пока тот держал деньги в банке, он никак не мог до них добраться и удрать с ними. Теперь же, воспылав злодейским и жестоким замыслом, решил он вместе с несколькими вовлеченными в заговор своими приятелями в ближайшую же ночь убить Полидоро спящим, а деньги поделить. И вот, когда тот крепко спал, видя первый свой сон, он напал на него вместе с сообщниками и удавил его веревкой. После этого они нанесли ему еще несколько ранений, и когда убедились в том, что он умер, отнесли его, чтобы не подумали на них, к дверям женщины, которую он любил, чтобы навести на мысль, что он убит ее родственниками или кем-нибудь другим из этого же дома. Но после того, как подмастерье выдал добрую долю денег негодяям, совершившим насилие столь гнусное, он затем выгнал их, а наутро отправился, обливаясь слезами, к одному графу, который был другом покойного мастера, и рассказал ему, что хозяина его убили. Однако, несмотря на то, что виновников совершенного преступления тщательно искали в продолжение многих дней, так ничего и не выяснили. И все же, поскольку ни природа, ни человеческая добродетель не мирится с ударами, наносимыми им рукою судьбы, они, по воле Господа, заставили одного человека, никак в этом не заинтересованного, заявить, что совершить убийство не мог никто, кроме самого этого подмастерья. И посему граф приказал скрутить ему руки и подвергнуть пыткам, но тот, не дождавшись муки, сознался в преступлении и был приговорен судом к повешению, сначала же его водили по улицам и терзали раскаленными щипцами, а в конце концов четвертовали.

Но этим не вернули жизнь Полидоро и живописи не был возвращен этот редкостный и стремительный талант, каких в течение уже стольких веков не бывало на свете. Ибо, если бы вместе с ним могли умереть и выдумка, и изящество, и смелость в образах искусства, то, конечно, и умерли бы и они. Как счастливы природа и талант, вложившие в тело человеческое дух настолько благородный, и как завистливы и в ненависти своей жестоки рок и судьба его, допустившие смерть столь необыкновенную.

И хотя они отняли у него жизнь, славу его они не отнимут у него никогда. Похороны его были весьма торжественными, и вся Мессина скорбела бесконечно, погребая его в кафедральном соборе в 1343 году.

Поистине многим обязаны художники Полидоро, обогатившему живопись великим изобилием всяких нарядов и необычайнейших и разнообразнейших украшений, а равным образом за то, что он создавал разного рода фигуры, а также животных, постройки, гротески и пейзажи настолько прекрасные, что после него им подражал всякий, кто старался быть таким же разносторонним. Однако, видя пример Полидоро, и удивляешься, и содрогаешься при виде непостоянства Фортуны и того, на что она способна, когда она тем людям, от которых этого никак нельзя было бы ожидать, позволяет достигнуть совершенства в каком-нибудь деле, и притом, к немалому огорчению тех, кто долгие годы понапрасну трудится над тем же искусством, – удивляешься, – говорю я, – при виде того, как она же приводит этих же людей после многих трудов и лишений к жалкому и несчастнейшему концу, и именно тогда, когда они надеялись насладиться наградой за свои мучения, и делает она это при ужасных и чудовищных обстоятельствах, когда сострадание забывается, добродетель оскорбляется, а благодеяния обращаются в невероятную и исключительную неблагодарность.

Итак, насколько живопись может похваляться доблестной жизнью Полидоро, настолько же он вправе пенять на Фортуну, которая если она некоторое время как будто ему и благоволила, то лишь для того, чтобы потом, когда он менее всего этого ожидал, привести его к жестокому концу.