Мераб Мамардашвили. «Я мыслю, значит, я философствую»

ВОЛКОВ: У тебя на столе стоит портрет философа Мераба Мамардашвили со свечой – очень выразительный снимок. Откуда он появился?

СПИВАКОВ: Да, редкая фотография. Это друзья подарили, зная мою любовь к Мамардашвили.

С Мерабом Константиновичем я, к сожалению, не встречался. Однако есть такие особенные люди, которые становятся друзьями, даже если лично общаться не довелось. Неслучайно Пушкин, умирая, сказал, обращаясь к своим книгам: «Прощайте, мои друзья!» Я чувствую, понимаю, что это значит.

У Мамардашвили потрясающие лекции по античной литературе! Там все так объемно, полно, логично, там настолько идеально подобраны тексты, что можно, даже не читая первоисточники, составить себе полное представление. Я уже не говорю про совершенно изумительные лекции о Прусте. Мамардашвили говорил, что посредством Пруста занимался чтением в своей душе, признавался, что одним из импульсов к занятиям философией было именно это переживание – совершенно непонятная, приводящая в растерянность слепота людей перед тем, что есть. Мамардашвили считал, что этот поразительный феномен действительно вызывает замешательство.

Самое главное для меня в том, что, в отличие от сложного Флоренского с его формулами и математическими выкладками, Мамардашвили очень легко читать. Как говорится, кто ясно мыслит, тот ясно излагает. Преамбула его философии была такова: как только вы начинаете мыслить, вы начинаете философствовать.

ВОЛКОВ: «Я мыслю, значит, я существую…»

СПИВАКОВ: У Мамардашвили – «Я мыслю, значит, я философствую». Декарта он ставил необычайно высоко и называл «тайной при полном свете», самым таинственным философом Нового времени или даже вообще всей истории философии. Ему была близка мысль Декарта, что «тот, кто не осмеливается сомневаться до конца, не умеет верить».

Мераб Константинович создавал картину мира из самых простых вещей. «Что такое философия вообще? Философия – это извлечение следствий из того компота, в который мы уже вляпались».

У него есть восхитительные примеры почти античной красоты и точности. Почему нельзя войти в одну и ту же реку дважды? Этот вопрос волновал людей, начиная с древности. В каждую эпоху философы предлагали ответы, которые не были исчерпывающими. Что говорит Мамардашвили? «Да, все очень просто – мы не можем войти в одну реку дважды потому, что мы в ней находимся». Это же гениально просто! Я бы сказал, сократовский ход мысли – прямая, неожиданная линия через века.

ВОЛКОВ: Мы уже вспоминали это толкование в разговоре о распаде «Виртуозов» и начале нового этапа. Помнишь?

СПИВАКОВ: Ну да. Мне очень близка идея Мамардашвили о том, что ядро философии – это понимание различий между добром и злом. Он всегда подчеркивал близость, неразрывность философии и этики. «Человек – это состояние усилия быть человеком…»

ВОЛКОВ: Именно это всегда и во всем искал Бродский.

СПИВАКОВ: Это к вопросу о пронзительно точной мысли Паскаля, что все человечество – это один человек, живущий вечно. А Мамардашвили скончался от разрыва сердца в терминале аэропорта Внуково через два месяца после отца Александра… Эта смерть в гуще жизни, смерть на взлете символична: в каком-то смысле она стала продолжением его философских воззрений. Это же Мамардашвили когда-то сказал: «То, что происходит сейчас, и есть „вечная жизнь“…»

ВОЛКОВ: Философия, наверное, тебе так близка именно потому, что она, как и музыка, имеет дело с абстракциями?

СПИВАКОВ: Может быть. Хотя я никогда не задумывался об этом. Просто мне философские труды всегда были интересны, еще с ранних студенческих лет. Люди, чья жизнь связана с реальными вещами, которые можно взять и пощупать, абстракций страшатся. А для музыканта это привычное и нормальное занятие и состояние.

ВОЛКОВ: Мне кажется, и Мамардашвили, и Мень тебе так нравятся и интересны еще и потому, что они умеют переводить абстракции в ясные, хотя, возможно, и не самые простые понятия. Собственно, ты и сам это делаешь с музыкой. Преподносишь и объясняешь ее слушателю.

СПИВАКОВ: Я перевожу из области чистого разума в область чистого чувства. Почти по Канту…