Глава 8.

Я отправилась в Америку не только потому, что Джими этого хотел, но и потому, что там была Энджи со своим новым парнем, но лучше бы я прислушалась бы к своим инстинктам и осталась дома. Он мне говорил, что каждый раз как ему приходится выезжать из нью–йоркского отеля, это сродни американским горкам. Сколько раз он мне это говорил! Но я не знала, что может быть ещё хуже этого: когда сами американские горки появляются в твоем доме.

Я прилетела вслед за ним с разрывом в несколько дней. Мы забронировали номер с садом в отеле Пирр, прелестное местечко на углу Восточной 61–й улицы и Центрального парка. В аэропорту меня ждал огромный лимузин с затенёнными стёклами. Его наняли в компании Head Limousines. Въехав на Манхэттен, шофёр всосался в поток и, бросив смотреть на дорогу, чуть не свернул себе шею, рассматривая меня. В Большом Яблоке рок–н–ролльная мечта уже стала обыденной реальностью. И если ты врубаешься, можно забыть совершенно об окружающем тебя мире.

Джими ещё не было, и у меня было предостаточно времени, чтобы рассмотреть удивительно безвкусные дорогие интерьеры, особенно поразил меня огромный цветной телевизор, такого монстра я видела впервые. Обои были с выпуклым рисунком, изображающим виноградную лозу, такие обои с растительным орнаментом в будущем, в 70–х, можно будет встретить в любом дешёвом отеле по всему миру. Окно гостиной не открывалось, но за окном был крошечный японский садик с прудиком и парой камней, между которыми беззвучно слюнявил фонтанчик, подсвеченный зелёной лампочкой. Я подняла голову, вглядываясь вверх в надежде увидеть небо, но его там не было: всё как на выставке, или в океанариуме.

Я только–только задремала, как вернулся Джими, сопровождаемый огромной толпой, сильно напоминающей бродячий цирк. С этой секунды вокруг нас постоянно кружилось не меньше двадцати человек. Если мы оставались в комнате, они оставались с нами, если мы отправлялись поесть, они отправлялись тоже поесть и, конечно же, за счёт Джими.

Я никогда в жизни не встречала настолько отвратительных и громких. Большинство женщин были явно шлюхами, а мужчины, либо сутенёрами, либо наркоторговцами, вокруг одни подведённые глаза и ложки на шейных цепочках, как бейджики в офисе. Я не могла представить, как, каким образом он умудрялся передохнуть среди всего этого, как быть королём над дурацкими колпаками.

— Это всё мои друзья, — неизменно слышала я в ответ.

Совершенно очевидно, я им не понравилась. «Туго–задая белая английская сучка Джими» — вот как я им «понравилась». Многие из них вообще были настроены анти–британски, заявляя, что Джими — американец, и ему место здесь, а меня они рассматривали, думаю, как врага, который старается, соблазнив его, украсть их собственность.

Одним из выступлений, которое должна дать группа, был концерт в Центральном парке. Когда пришло время, нас проводили к двум лимузинам, которым предстояло пробиться через толпу. В первом — мы, Мич, Ноэл, Джими и я, за нами следовал лимузин с охраной.

— Толпа опрокинула барьеры, — предупредил нас один из охранников. — Будет трудно добраться до места без риска быть атакованными.

Они предложили, пересадить Джими к себе и прорываться первыми. Мы остановились, открылись дверцы и на нас обрушились шум и давка. Джими с охранниками утонули в людском море, а мы трое, пригнув головы, бросились прочь. Мич и Ноэл крепко держали меня за руки, искренне опасаясь за наши жизни, сдавливаемые всё более и более набегающими волнами людей. Когда мы добежали до ворот, охраняемых полицейскими, один из них ударил меня в живот своей дубинкой. Я согнулась, и они оторвали меня от Ноэла и Мича, которых впихнули к себе, оставив меня между толпой и воротами, защёлкнутыми их перед самым моим лицом. Сражаясь, чтобы остаться на ногах (меня бы раздавили, споткнись я), я пробила себе дорогу из парка, схватила такси и вернулась в отель.

Здесь в безопасности, наедине с Джими среди этого интерьера, который не приснится и в кошмарном сне, я смогла перевести дыхание и подумать над своим положением. Пришло время что–то серьёзно менять. Сил больше не было вести такой образ жизни. Отель Пирр был так далёк от тех отелей–клоповников и клубов рабочих районов на севере Англии, где мы с Джими начинали, но здесь я не испытала уюта. Да, служащие гостиницы могли исполнить любую мою прихоть, но ничто меня не радовало, моя жизнь перестала принадлежать мне. То же самое, что за кулисами Ньюкасла или Манчестера, только кормят получше.

На следующий день человек, назвавшийся Крантцем, ворвался в комнату, держа в руках спортивную сумку. Он был очень похож на теле–героя, детектива Коломбо. Он даже также прихрамывал, как он потом с гордостью объяснил: в него стреляли. Он был также отвратителен и непривлекателен, как и все остальные. Он бросил сумку на пол и плюхнулся в кресло среди всех этих группиз и дельцов, которые с радостью его приветствовали и предложили присесть. Сумка открылась, и я увидела ручной пулемёт, лежащий на куче каких–то пакетиков с белым порошком, мой мозг отказывался всё это понять. Только скорее бежать из этой комнаты и от этих людей.

Я позвонила в авиакомпанию, заказать билет, но мне сказали, что смогу улететь только через несколько дней. Трансатлантических рейсов было не так уж много в то, пред-Конкордовое время, не то что сейчас. Первым порывом было съехать из отеля Пирр, даже если мне придётся покинуть Манхэттен. Я быстро покидала вещи в чемодан и отправилась в гостиницу, где жила Энджи. Но там было не лучше. Её парень из тех, кто живёт всю жизнь в отелях, нюхал кокаин и пытался приучить Энджи, мою Энджи, нюхать кок и smack.

Это, как ночной кошмар. Все, кого я так любила, делали непостижимые глупости, попав под влияние подлых незнакомцев. Мне было не понять, как они не видели их низких душонок. Почему не видели как наркотик, меняя личность и превращая в зависимых от этой химии, делал их бесчувственными, равнодушными, агрессивными параноиками?

Однажды мои друзья серьёзно увлеклись наркотиками и, естественно, стали зависеть от этих дельцов. Вся их жизнь стала вращаться вокруг одной темы, где достать. Я звала их погулять или на вечеринку, но они не могли сдвинуться с места, пока у них не будет «в запас». Проводили дни в ожидании встреч с сомнительными личностями. Нюхающий кокаин не спит ночами, он возбуждён, глотает снотворное пригоршнями, чтобы заснуть.

В Нью–Йорке я попробовала кокаин, чтобы выяснить для себя, в чём суета вокруг него. Всё вокруг вдруг убыстрилось, а нос был готов взорваться, я даже понюхала героин, чтобы придержать эту гонку, вызванную кокаином, но мне стало ещё хуже, и я провалялась в постели несколько дней. Потом мне объяснили, что вначале всегда плохо и нужно перетерпеть это — но зачем? Это же чистейшее безумие. Не вижу никакого смысла в этих белых порошках, только всё тело бьёт тревогу.

К счастью у Энджи и её мужчины была ещё одна комната в номере, и я вполне смогла там разместиться, вдали от этого сумасшедшего дома и спокойно заказать билет и дождаться рейса домой, в Англию. В течение этих дней мужчина Энджи так и не взглянул на меня. Мне он показался не из тех, кто крутится вокруг Джими, и много богаче. Он обрушивался на Энджи дождём подарков, и видно было, что он обожал её.

— Быстрее, Кати! Мы подпалили матрац, и мы выбросили его, сейчас здесь будет вся полиция Нью–Йорка!

Я огляделась и поняла, что они только что выбросили дымящийся матрац через окно спальни прямо на 5–ю авеню, и была явная причина для беспокойства, так как в комнате стоял удушливый запах. Прошло совсем немного времени и в дверь громко постучали, это была полиция. Естественно, нас тут же выбросили вон из гостиницы. Нужно было срочно найти другой отель. Ночной кошмар вернулся, и я молилась, молилась гораздо усерднее, чем тогда в приюте для девочек, чтобы для меня оказалось одно местечко, одно единственное местечко в самолёте, только чтобы подальше от этого места, в любом самолёте.

Мои молитвы были услышаны. Мне предстояло лететь через Шеннон ирландской авиакомпанией с двумя пересадками, но я была счастлива побыстрее убраться из Нью–Йорка, а всё остальное не имело никакого значения. Рейс был забит проповедниками и монашками, и когда мы попадали в сильные турбулентные потоки, они крестились и молились в унисон. А меня охватывало такое чувство радости, что я готова была присоединиться к ним.

Вернувшись в Лондон, я поняла, что мне очень не хватает Энджи, даже много больше, чем Джими, и совершенно очевидно, ей было неуютно в Нью–Йорке, ведь вокруг неё были одни наркоманы. Мне казалось, что если мне удастся вытащить её оттуда, мою старушку Энджи, то один из нас будет очень рад, но ему придётся очень потрудиться над собой. Её семья беспокоилась о ней не меньше моего и у меня созрел план, как вернуть её в Лондон, пока она совсем не сторчалась, как все эти уроды, которых я встретила в Нью–Йорке.

Бетти, её сестра, позвонила Энджи и сообщила, что с Мэвис, их матерью, случился сердечный приступ. Энджи первым же рейсом вылетела в Лондон и свою мать чудесным образом поправившуюся. Энджи изменилась, она стала агрессивной и очень энергичной, поэтому сказать правду, мы не решались много лет.

Выручив её из Нью–Йорка, нам казалось, что с неё сняли заклятие. Она решила назад не возвращаться и бросить этого ужасного «наследника». Мы с Энджи старинные подруги, и нам вместе было куда лучше, чем с нашими мужчинами. Мы оберегали нашу дружбу, и приходили в ярость, когда кто–нибудь решался вклиниться между нами. Поэтому наши отношения с Джими и были прекрасными, ведь с ним мы долгое время могли быть предоставлены самим себе. И мы веселились от души.

Энджи всегда привлекала мужчин любящих риск. Год спустя или около того в Лос–Анжелесе она связалась с Артуром Ли, известным чёрным музыкантом (руководителем группы Love). Прошло совсем немного времени, и она появилась в Лондоне, вся в слезах, жалуясь на Артура, что тот всё время носится с пистолетом, пугая несчастных кокаинщиков. Но когда он приставил его к её голове, ей показалось, что пришёл конец. В 1965 году Артур надолго попал в тюрьму за использование огнестрельного оружия, после того как с помощью пистолета пытался доказать свою правоту соседу и стрелял, находясь среди людей.

Даже до истории с Артуром Ли для неё было облегчением вернуться в Англию, подальше от людей с оружием. Ребята из Traffic жили за городом, у них там был большой дом, в котором они репетировали, и Дейв Мейсон часто приглашал нас погостить там. Мы хорошо проводили там время, катаясь по холмам на лендровере, преодолевали 45–ти градусные склоны, как если бы катались на ярмарочных горках. Или загорали рядом с домом, стоявшим одиноко в поле, так что группа могла репетировать на полной громкости, не боясь возмутить соседей. Мы были счастливы и свободны. Это были ещё те 60–е, в которые все верили, до того, как сильнодействующие наркотики, деньги и всеобщая паранойя не убили всё.

Мы уже не бегали по клубам, как раньше, потому что большинство из наших знакомых уже зарабатывали кучи денег и понакупали большие дома в пригородах или в деревне и устраивали, буквально, льющиеся через край вечеринки. Даже Кит Мун осел со своими друзьями у себя дома, устраивая вечеринки прямо в бассейне, оставаясь всё ещё таким же диким и непредсказуемым, как в прежние времена. Однажды вечером в том самом доме, где он жил со своей подругой Ким, мы сидели в такой импровизированной гостиной по пояс в воде, когда услышали какие–то вопли снаружи. Выбежав наружу, мы увидели, как Кит Мун в своём Роллс–Ройсе выруливает по направлению к бассейну. Машина нырнула носом в бассейн, а Кит Мун мокрый и радостный сидит на краю. Но мне это совсем не показалось смешным. Может, я уже стара стала для таких шуток?

К этому времени Кит Мун, казалось, уже совсем потерял над собой контроль, так что даже мы, кто его любил, старались держаться от него подальше. «О, мой бог, вот идёт наш Муни," — говорили мы, всякий раз завидев его тень. Это всё очень грустно, ведь мы были друзьями целую вечность, но совершенно не хотелось опять попадать в его медвежьи объятья, быть оторванной от земли и закрученной в безумном вихре. Однажды, в Speakeasy, он неожиданно подкрался ко мне сзади, обвил меня своими ручищами и так сжал, что меня вырвало. Позже мне сказали, что это только чудо, что у меня не лопнула тогда селезёнка. Даже тогда, когда казалось всё шло хорошо, я ругала его, как бранят заигравшегося щенка, каким он и был на самом деле.

В детстве Джими не был одним из тех, кто гонял футбол вместе со сверстниками. Он всегда предпочитал женское общество. Ему нравилось, когда мы, Энджи и я висели на нём, и ещё Мэдлин, после того как мы с ней сблизились. Его восхищала «мисс Мэдлин», как он её называл за волшебное умение готовить.

Не думаю, что он когда–нибудь догадывался, насколько близкими подругами мы были, Энджи и я. Он никак не мог понять, почему мы между собой спорим, ругаемся, но никогда не разбегаемся далеко друг от друга. Он всегда бросался меня защищать, когда видел, что меня начинали обижать, либо она, либо кто другой. Однажды Энджи и Кэрол налетели на него, защищая меня, но он, очевидно, внимательно выслушал всё, что у них накипело, и я видела, как они встали и пожали друг другу руки, пообещав никогда впредь не говорить обо мне в таких тонах.

Это случилось в июле 1969 года, такси довезло меня до Брук–Стрит, выйдя из него, я увидела, что за столиком перед нашим рестораном Mr Love сидит Крис Фарлоу.

— Привет, Крис, — бросила, проходя мимо, и пытаясь выудить ключи из сумочки.

— Слышала новость? — спросил он.

— Какую новость? — спросила я машинально.

— Брайан вчера вечером утонул в своём бассейне.

Меня потрясло это известие, я не знала, что делать. В этом состоянии я дошла до квартиры. Телефон звонил непрерывно, каждый делился своими соображениями и слухами. Никто из нас не мог в это поверить. Первый раз в моей жизни умер близкий мне человек, и я никак не могла в это поверить. Наркотики? Убийство? Самоубийство? Сотни предположений передавались друг другу, и в каждом, возможно, была частичка правды. Брайан Джонс был одним из тех, кто стоял в основе того, что в будущем назвали рок–культурой, но ему так и не нашлось места в обыкновенной жизни.

После нашего с Энджи бегства из Нью–Йорка Джими затих, звонил очень редко. Я думала, это потому, что его закрутили гастроли. Но произошло так, что я постепенно выпала из его жизни. Выглядело так, как если бы мы оба пошли в разные стороны. Я знала, конечно, что он встречается с другими женщинами — у меня перед глазами вставала ясная картина тех ужасных женщин, развалившихся в креслах в «номере с садом» отеля Пирр — но я представила, что у него есть кто–то другой и решила, что мы, он и я, не сможем дольше считать себя парой. Это не стало для меня ударом, а казалось мне естественным развитием отношений. Что–то вроде того, через что прошли Кит и Брайан. Моя история любви с Джими определённо имела для меня огромное значение, но не было неожиданностью, что она подошла к концу. Ко всему прочему, мне же было тогда всего 22.

Однажды вечером, направляясь в Speakeasy, Энджи познакомилась с парнем, которого звали Рэй, и рассказала мне, как он ей понравился, такой спокойный, привлекательный с красивой фигурой. Я испытала приступ привычной боли ревности к моей лучшей подруге, увлёкшейся каким–то мужчиной и покинувшей меня, ничего нового. Я стала наводить справки о Рэе, но они скоро разошлись. А мы с ним сблизились, Энджи почувствовала это и уступила его мне. Мне он понравился и через пару месяцев я поняла, что влюбилась в него.

Отец Рэя был преуспевающим дизайнером интерьеров, его фирма имела много заказов, таких как, например, Букингемский дворец, где требовалось провести описание сохранности позолоченной лепки, и Рэй работал у него. Семья казалась очень дружной. Единственный недостаток, которым он обладал — пил слишком много. В начале наших отношений это не имело значения, даже было немного забавно. Совсем не то, что среди кокаинщиков.

Я встретила Рождество вместе с ними, в тепле и уюте их семьи. Почувствовала стабильность, которой никогда прежде не знала. Меня немного ещё тянуло покататься на «американских горках» Джими, но я уже чувствовала, что мне стало тесно в них, и я никак не могла набраться смелости рассказать Джими о своих чувствах. Я подумала, что если я ничего не буду ему говорить всё мало по малу само рассосётся. А может он сам скажет первый, что нашёл кого–то, так и развяжется этот узел.

Я чуть–чуть испытывала вину, болтая с ним по телефону: его новости, да то, как он устал, но он пропускал мимо ушей всё, что касается меня. В самом начале главным достоинством наших отношений было то, что мы могли рассказывать друг другу всё о себе, что бы ни произошло. Грустно, что это осталось в прошлом. Но зато, я могла теперь принадлежать самой себе, тем более что чувствовала, что на Джими полагаться дольше уже могла. Слишком многое указывало на печальный исход его существования. Если бы я сидела и ждала его дома, я могла так просидеть ещё лет двадцать. Но как бы там ни было, он всегда давал мне новый толчок к жизни.

В самом начале 1970 года Мэдлин нас благословила, и мы с Рэем решили пожениться, купить дом и поселиться в нём. Рэй жил со мной на Брук–Стрит, пока мы подыскивали себе дом. Квартира была записана на моё имя, я даже была единственная, кто по этому адресу выписывал газеты, поэтому я могла съехать в любой момент.

Я не хотела пышной свадьбы. Я даже не могла представить себя в свадебном платье, и мы решили отметить её в узком кругу друзей. Мэдлин вместе с Тони, Энжди, по–возможности Лил и семья Рэя. Лил, когда увидела Рэя, воскликнула: «Какой же он хорошенький!» Именно такой тип мужчин ей нравился. На мне был брючный костюм из ангоры, такая же шляпка и шарф.

От Джими долгое время не было никаких известий, я не сомневалась, что он увяз в проблемах. Мэдисон—Сквер-Гарден достался ему кровью, помните, это когда он ушёл со сцены? Около этого времени кто–то ему сообщил о том, что я вышла замуж за Рэя. Он позвонил, спросил, правда ли это.

— Да, я вышла замуж, — совершенно невинным голосом ответила я. — На квартире осталось много твоих вещей, я скоро оттуда съезжаю, мы покупаем дом.

— Я знаю, что сделаю, — сказал он, в его голосе были странные нотки, — я уже думал об этом, ты занята в этот уикенд?

— Да, — ответила я.

Я была уверена, он перезвонит через несколько минут.

Ровно через 10 минут раздался звонок, и Джими сообщил, что в субботу вылетает в Лондон, и просит встретить его в аэропорту. Я уверила его, что встречу, хотя и была несколько удивлена. Я заказала лимузин до Хитроу, как обычно. Джими прилетел рано утром и выглядел убитым. Я была удивлена, что его никто не сопровождал, я впервые видела его, путешествующим без шумной компании. Всю дорогу от аэропорта до города он держал меня за руку.

— Это же не серьёзно? — голос его был тих, но звучал откуда–то из глубины. — Тебе же нужны были просто брызги шампанского, ведь так, да?

— Нет, это всё серьёзно, Джими, я люблю его.

Я взглянула на Джими, и ужаснулась, настолько опустошёнными были его глаза. Я вдруг осознала, что он представлял наши отношения совсем по–другому. По всей Америке он мог переспать с кем угодно, но он не встретил никого с кем бы мог связать свою жизнь. Он представлял, что где–то его ждёт маленькая женщина, поддерживающая для него огонь в домашнем очаге, пока её мужчина зарабатывает деньги для жизни, совсем как это представлял себе Час. Он и подумать не мог, что мы разойдёмся. Он до сих пор видел в нас супружескую пару, и просто не верил, что я могла, вот так, взять и уйти. Я была для него и матерью, и отцом. Он во мне видел то единственное постоянное, что было в его жизни. Но я была тогда слишком молода, чтобы выполнять эту роль, и вовсе не собиралась променять свою жизнь на титул рок–н–ролльной вдовы.

Рэй уже ушёл на работу, когда мы добрались домой, и я поставила чай.

— Ну, — сказала я беззаботно, как только могла, — здесь есть что–нибудь, что ты бы хотел забрать?

— Я ничего не собираюсь забирать отсюда, — сказал он, и глаза его были полны слёз, — кроме тебя.

— Кто–нибудь в Нью–Йорке знает, что ты здесь? — произнесла я, стараясь изо всех сил не разрыдаться.

— Я им вообще ничего не говорю, — сказал он, опустив голову, его тело, казалось, обмякло.

— Почему ты не вернулась ко мне в Нью–Йорк?

— Я не могла, Джими.

— Почему? Мы вернёмся, всё будет хорошо, всех этих людей уже давно нет.

— Нет, Джими, — внезапно вырвалось у меня, — прошлого не вернуть. Многое изменилось.

Он продолжал настаивать, но ему не удалось заставить меня передумать. Я стремилась к совершенно другому, прочь от всех этих увечий и сумасшествий. Многие из наших друзей разбились на пары и уже не торчат в клубах, как прежде, где зародились и окрепли наши отношения, и оставаться с Джими у меня больше не было сил.

Я объяснила ему, что теперь ему здесь оставаться нельзя и что я забронировала ему номер в Лондондерри. После ещё двух дней тщетных попыток уговорить меня, он, наконец, понял, что меня не сдвинуть и сдался. В один из дней он поджемовал в какой–то студии со Стивеном Стиллзом и Грэмом Нэшем и повеселел. И на другой день позвал меня пройтись с ним по магазинам и купил мне сапоги из змеиной кожи. В день расставания мы выглядели, как старые друзья, и у меня отлегло от сердца. Казалось, он проникся тем, что произошло, тем, что всё завершилось к лучшему. Но на всю жизнь мы так и остались частичками друг друга. В конце недели он вылетел обратно в Штаты.

Почти всё из своих вещей он оставил на Брук–Стрит. Так что, когда пришло время переезжать, мне пришлось решать, что взять с собой, а что оставить. Буфет был весь исписан Джими картинами, навеянными кислотой. У меня не было никакой идеи, что с ним делать, поэтому я взяла только то, что мы раскрашивали вместе с ним. Мне и в голову не могло прийти, что через некоторое время это всё приобретёт такую ценность.

В июле 1970 года мы с Рэем переехали в Чисвик и поселились в небольшом уютном доме с террасой. Я научилась водить машину, поступила на работу и наслаждалась жизнью. Я блаженствовала в роли молодой жены и добропорядочной горожанки, когда месяц спустя или чуть больше не раздался звонок. Звонила Энджи.

— Я в Лондондерри, — в голосе чувствовалась паника, — с Джими.

— Джими здесь, в Лондоне? — удивилась я, не имея ни малейшего представления о его намерениях, ведь уже шесть месяцев мы с ним не разговаривали.

— Он здесь, и хочет выступить на фестивале на острове Уайт. Он невменяем. Кати, нам нужна твоя помощь. Он выкинул нас из спальни, заперся и не пускает нас, а там осталась вся наша одежда. Он кричит, чтобы мы убирались прочь, но мы в номере, как в ловушке. Мы все вместе веселились, но затем он, вдруг, вышвырнул нас вон. Ты единственная, кого он послушает.

Я взяла такси, доехала до Парк–Лейн и поднялась в номер. Энджи и ещё одна девушка, завёрнутые в покрывала, ждали в гостиной, похожей на потерпевший крушение самолёт. Сломанные торшеры, перевёрнутые столы, кругом битое стекло, на всём были следы гнева, думаю, Джими был здорово чем–то расстроен.

— Что случилось, Джими? — спросила я.

— Что случилось, Кати? — прогудел он, как если бы я неожиданно вернулась из магазина, где собиралась надолго засесть и произвести опустошение.

— Энджи и этой девушке нужна их одежда, — сказала я. — Они боятся войти.

— Отдай им их одежду, и выпроводи.

Я сгребла одежду и отнесла им в гостиную. Я смотрела, как они одеваются, и думала, как хорошо быть замужней женщиной. Я так далеко была от того, в каком состоянии они сейчас находились. Они ушли, а я вернулась в спальню, посмотреть, смогу ли я чем–нибудь помочь Джими. Я присела на край кровати и приложила холодное влажное полотенце к его раскалённому лбу, в надежде сбить температуру. Похоже, он здорово простудился, сопел и жаловался, что его знобит. Черты лица обострились, и кожа приобрела сероватый оттенок, он действительно заболел. Может грипп? Вспоминая прошлое, я скажу, что он страдал от, так называемых, имитационных симптомов, хотя я не вполне уверена, в чем заключалась их причина.

Я сделала всё, чтобы он успокоился и заснул. Возвращаясь домой, я чувствовала огромное облегчение, что побыла так недолго участницей произошедшего скандала, я чувствовала радость от того, что смогла чем–то ему помочь и ещё большую радость, что мои ноги уносили меня подальше от этого кошмара. Заболевшая суперзвезда, лежащая на кровати в гостиничном номере, это не тот Джими, в которого я влюбилась и которого я полюбила четыре года назад. Вся его нежность, всё его очарование растворились в наркотиках и ежедневных психических напряжениях. Его было не узнать.

Пару недель спустя я пробиралась в сумерках сквозь модные ряды благоухающих кишок Кенсингтон–Маркета, когда Джими подошёл ко мне сзади и обняв произнёс:

— Я остановился в Камберленд—Отеле, — сказал он мне, — почему бы тебе не заскочить ко мне и не сказать «привет»?

— О.К., — ответила я, — загляну обязательно.

Но я знала, что делать этого не буду. Многие годы, прошедшие со дня его смерти, я винила себя, что может быть я могла бы повернуть всё иначе. Но теперь я понимаю, что его всё равно сейчас бы не было с нами.