11. Снова дома

Чарльз Чаплин ехал на поезде из Саутгемптона в Лондон. Толпа, встречавшая его в порту, была меньше, чем он ожидал, и он страдал, по его же выражению, от привкуса разочарования. Тем не менее заголовок одной из газет гласил: «ВОЗВРАЩЕНИЕ КОМИКА – СОБЫТИЕ, КОТОРОЕ МОЖЕТ ПОСПОРИТЬ С ДНЕМ ОБЪЯВЛЕНИЯ ПЕРЕМИРИЯ». Так оно и оказалось.

На вокзале Ватерлоо его встречали тысячи лондонцев. Послышался крик: «Вот он!» Кинохроника тех дней показывает Чарли в окружении полицейских, репортеров и фотографов. Толпа хлынула ему навстречу. «Вот он!», «Он тут, вот он!!», «Это он!!!». В «Моем путешествии за границу» Чаплин вспоминал: «Я разволновался. Это превосходило все мои ожидания. Я втайне наслаждался». Когда он с трудом пробивался через толпу людей, которые приветствовали его и махали руками, со всех сторон раздавались крики: «Молодец, Чарли!», «Чарли! Чарли!», «Вот он!», «Удачи, Чарли!», «Храни тебя Бог, Чарли!». Это был стихийный всплеск энтузиазма жителей города, ошеломивший Чаплина.

Добравшись до выхода из вокзала, он услышал звон церковных колоколов и увидел мелькающие в воздухе носовые платки и шляпы. Его подхватили на руки и посадили в лимузин, на подножках которого с каждой стороны стояли три полисмена. Сохранилась фотография Чаплина, который стоит в окружении моря кепок, котелков, канотье и украшенных цветами шляпок. Он произнес перед собравшимися короткую речь, естественно встреченную бурными аплодисментами, и только после этого автомобиль смог проехать к отелю Ritz. Отель заперли, чтобы толпа не ворвалась в холл. Чаплина с трудом протолкнули внутрь и поспешно отвели в номер.

Толпа снаружи выкрикивала его имя, и Чарли пришлось подойти к окну, откуда он махал рукой и посылал воздушные поцелуи. Затем взял букет роз и стал бросать их, по одной, людям внизу. Тут к нему в номер вошел полицейский. «Пожалуйста, мистер Чаплин, – сказал он. – Это очень мило, но не нужно ничего бросать. Вы станете причиной несчастного случая. Возникнет давка, и они поубивают друг друга». Чаплин столкнулся с совершенно новым явлением – или, скорее, создал его. На похороны Дэна Лино и Мэри Ллойд приходили толпы людей, но слава, создаваемая кино – новым искусством, не знала себе равных. Ни один человек еще не удостаивался такого восхищения и поклонения, которые обрушились на Чаплина, и он не был к этому подготовлен. И Чарли справлялся, как мог, – всю оставшуюся жизнь.

Как бы то ни было, его тянуло на улицы Южного Лондона, где он когда-то играл и начал работать. Чарли под благовидным предлогом избавился от сопровождающих и выскользнул из отеля через черный ход. На улице он поймал такси и попросил водителя отвезти его в Кеннингтон. К счастью, шофер его не узнал. Проезжая мимо мюзик-холла Canterbury сразу за мостом на Вестминстер-бридж-роуд, Чаплин увидел картину, знакомую ему с детства. Слепой нищий просил подаяние у стены. Он почти не изменился с тех пор, как Чаплин видел его в последний раз. Старик был символом безжалостного Лондона, который никогда не меняется, и в то же время противовесом истерии, сопровождавшей приезд Чарли. И Чаплин снова почувствовал реальность этого города, который вдохновлял его искусство.

Затем машина углубилась в переулки Кеннингтона, которые теперь для него были «другим миром». Тем не менее Чарли что-то узнавал, словно во сне. Наверное, теперь все казалось ему меньше – такое изменение перспективы усиливалось пребыванием на казавшихся бескрайними просторах Америки. Чарли увидел каменное корыто рядом с пабом, в котором часто умывался. Потом проехал мимо парикмахерской, где работал мальчишкой – намыливал щеки клиентам. Чаплин решил выйти из такси и пройтись по переулкам и улицам района.

На Ламбет-уолк к нему подошла девушка и спросила: «Чарли, ты меня не узнаешь?» Девчонкой она была служанкой в одном из домов, где сдавались меблированные комнаты. Здесь когда-то жил Чаплин… Она так и осталась в этом районе и, по словам самого Чарли, продолжала сопротивляться всем трудностям. Вскоре за ним уже следовала толпа местных жителей. Правда, они держались на почтительном расстоянии… Чаплин слышал их шепот: «Это он. Точно он».

Чарли вовсе не нравилось, что столько людей шло за ним по пятам, и он подошел к полицейскому. «Будьте добры, – попросил Чаплин. – Я обнаружил, что мое инкогнито раскрыли. Я Чарли Чаплин. Вас не затруднит найти мне такси?»

«Все в порядке, Чарли, – ответил страж порядка. – Эти люди не причинят вам вреда. Это лучшие люди в мире. Я с ними уже пятнадцать лет».

Здешние обитатели не хотели мешать ему, но теперь, когда Чаплин был уже не один, они осмелели. «Привет, Чарли!», «Храни тебя Бог, Чарли!», «Удачи, парень!». Вне всяких сомнений, они гордились тем, что он выходец из их родного района. Потом Чаплин вспоминал: «Маленькие ребятишки окружили меня, чтобы рассмотреть со всех сторон». Полицейский остановил такси, и Чаплин сел в машину. На обратном пути к отелю Ritz автомобиль проехал мимо Кеннингтонского парка, куда мать однажды приводила его и Сидни… Тогда они жили в работном доме. Такси миновало Кеннингтонгейт, где он когда-то назначил свидание Хетти Келли. Чаплин загрустил, потому что, приехав в Англию, узнал о ее смерти. Он попросил водителя остановиться и вышел. Чарли заглянул в паб Horns, где в детстве наблюдал за артистами мюзик-холла. Теперь наблюдали за ним, пока он пил кружку имбирного пива.

«Это он. Говорю тебе, он!» – «Перестань! Что ему тут делать?» Машина повезла Чаплина по Кеннингтон-роуд, к мосту, и он увидел Кеннингтон-кросс, где когда-то услышал двух уличных музыкантов. «Жимолость и пчела». Для него это было особое место.

Через два или три дня Чарли вернулся в родной район вместе с друзьями, которые тоже жили в отеле Ritz. Он снова погрузился в воспоминания. Он словно пытался открыть источник своего бытия, своей личности. Он узнал продавца помидоров, которого впервые увидел лет двадцать назад – тот стоял на том же самом месте. Тогда Чарли слушал, как продавец расхваливает свой товар, но теперь он молчал.

Затем Чаплин повел друзей на Поунэлл-террас. Здесь его мать снимала комнату под крышей. В этой комнате у нее впервые случился приступ безумия, и отсюда ее увезли в психиатрическую лечебницу. Возможно, как уже отмечалось выше, именно эту комнату Чаплин воссоздал в виде чердака Бродяги в «Малыше». Миссис Рейнольдс, солдатская вдова, которая жила здесь теперь, очень удивилась, когда вечером раздался стук в дверь. Карлайл Робинсон назвал имя Чаплина, и женщина с опаской открыла. По словам Робинсона, он увидел маленькую комнатку, освещенную масляной лампой. Это было узкое и низкое помещение с наклонным потолком и темными углами. Сам Чаплин, похоже, очень смущался и не знал, что сказать. Чарли просто оглядел комнату, в которой, как он поведал друзьям, когда вышел на улицу, они с Сидом цеплялись за жизнь, вместе со своей матерью. Миссис Рейнольдс пригласила его заходить еще, однако Чаплин, естественно, не вернулся. Он все уже увидел.

Чарли не терпелось познакомиться со знаменитостями, жившими в Лондоне. С Дж. М. Барри, автором «Питера Пэна», Чаплин встретился за ланчем в Garrick Club, где, как он пишет в «Моем путешествии за границу», смеялся над всем и не осмеливался говорить. Затем они весело провели вечер в квартире Барри. Чаплин приехал в Англию с желанием встретиться с Г. Дж. Уэллсом, и вскоре они стали приятелями. Трудно сказать, что они находили друг в друге. Сам Чаплин, похоже, этого не понимал. Он не знал, то ли Уэллс хотел узнать его поближе, то ли он Уэллса. Знаменитый писатель познакомил его со своей любовницей Ребеккой Уэст. Бекки называла Чарли милашкой… очень серьезным маленьким кокни с серьезной маленькой душой. Впоследствии Чаплин хвастался, что соблазнил ее.

Он также хотел быть представленным Томасу Берку, чей сборник рассказов «Ночи Лаймхауса» (Limehouse Nights) точнее всего совпадал с его видением мрачных сторон родного города. Встретившись в одиннадцать вечера, они шесть часов вдвоем бродили по улицам Восточного Лондона. Два раза, на Майл-энд и в Хокстоне, Чаплина узнавали. Их окружала толпа, из которой доносились крики: «Наш Чарли!» Но Берку показалось, что такая популярность вызывает у Чаплина не столько радость, сколько страх и растерянность. Он был совсем не похож на Бродягу, в нем не было ни одной черты маленького человека.

Берк был тихим и замкнутым, но весьма наблюдательным человеком. Он свидетельствует: «Чаплина не очень интересовали люди, как отдельные, так и все человечество… Думаю, глубоко его ничего не волнует». Он отмечал необыкновенную живость и энергичность Чарли, но если застать его врасплох, то можно заметить устало опущенные уголки рта и стальной взгляд. Берк сравнил Чаплина с бриллиантом или другим драгоценным камнем. А может быть, это кристалл льда. Сидящий перед ним «железный человек» ничем не напоминал одинокого и несчастного Бродягу. Возможно, именно поэтому Чаплин всегда говорил о своем герое в третьем лице – он. Берк также заметил: «В первую очередь Чарли актер. Он живет только в роли, а без нее теряется. И, поскольку он не может найти внутреннего Чаплина, в грустные моменты ему некуда идти, негде укрыться». О Чаплине написаны миллионы слов, но точнее этих, наверное, не было.

Капризы Чарли удивляли некоторых светских людей и известных личностей, с которыми он познакомился в Лондоне. Один из его английских друзей, Эдвард Ноблок, который написал сценарий к «Трем мушкетерам» Фреда Нибло, впоследствии отмечал: «…в Англии вся общественная система построена на пунктуальности и чувстве долга по отношению к другим, и его пренебрежение всеми этими правилами воспринималось с обидой. Боюсь, он очень вредил себе в глазах многих почитателей, опаздывая на встречи или не приходя вовсе».

Чаплин пробыл в Лондоне 10 дней, после чего отплыл во Францию, в Париж. Образ Шарло, как его здесь называли, на родине мушкетеров почитали больше, чем где-либо еще, поскольку искусство пантомимы было там национальной традицией. Когда Чаплин пришел в цирк, зрители узнали о его присутствии, и, как вспоминал один его знакомый, многоликое человеческое чудовище тысячами глоток завопило: «Шарло!» Этот же свидетель продолжает: «Полиция образовала для Чаплина коридор, и его вывели на Пляс Пигаль. Но крик «Шарло!» успел раньше. Площадь и примыкающие к ней бульвары заполнились возбужденной толпой; тысячи людей давились, толкались и кричали. Мужчины хотели до него дотронуться, женщины пытались поцеловать». В конце концов Чаплину вместе с друзьями удалось скрыться на такси. «Все это ерунда! Все шутка, – говорил Чарли. – Уверяю вас, все это можно объяснить. Все это ничего не значит». Однако есть все основания полагать, что он наслаждался обожанием толпы, даже понимая его суетность, и раздражался, когда не встречал его.

Из Парижа Чаплин на поезде поехал в Берлин. Этот город произвел на него гнетущее впечатление. Возможно, одной из причин стал следующий факт, который сформулировал в «Моем путешествии за границу» сам Чарли: «Здесь меня не знали. Обо мне не слышали. Это было мне интересно и в то же время немного обидно».

В Берлине, в Palais Heinroth, он первый раз увидел Полу Негри – польскую актрису, игравшую (на экране и в жизни) роль роковой женщины. К сожалению, Пола не знала английского языка и могла сказать только: «Джазовый парень Чарли».

Негри очень хорошо запомнила этот момент. В своих «Мемуарах звезды» (Memoirs of a Star) она пишет: «Маленький мужчина с печальным подвижным лицом прокладывал себе дорогу к нашему столику. Если бы не его странное лицо, такое живое и такое трогательное, я бы его не заметила. У него была такая необычная внешность, крошечные ступни… и огромная голова, которая выглядела непропорциональной… Единственное, что было в нем физически привлекательного, – это руки, которые всегда держали сигарету».

В конце сентября Чаплин вернулся в Лондон, где еще раз встретился с Г. Дж. Уэллсом и другими известными людьми. Однако теперь все мысли Чарли были о Лос-Анджелесе и о своей студии. Чарли испытал, как он сам выразился, глубокое удовлетворение от приветствовавших его в Париже и Лондоне толп. Но главное место в его жизни по-прежнему занимала работа.

Чаплин вернулся в Нью-Йорк. Он встретился со старыми знакомыми и, вне всяких сомнений, красочно описал свой триумф в Европе. В последний день, проведенный в городе, он познакомился с английским издателем и журналистом Фрэнком Харрисом, которого сопровождал во время посещения тюрьмы Синг-Синг. Харрис приехал туда, чтобы встретиться с ирландским профсоюзным лидером и социалистическим активистом Джимом Ларкином, приговоренным к 10 годам тюрьмы за «криминальную анархию». Чаплин был потрясен и напуган условиями, в которых содержались заключенные, – старые бетонные блоки, маленькие и узкие каменные камеры. Все это бесчеловечно! Он посетил и комнату для приведения в исполнение смертных приговоров, где приговоренных казнили на электрическом стуле. Ему позволили заглянуть в небольшой дворик, в котором в это время гулял осужденный на смерть человек. «Видите его лицо?» – прошептал Чаплин Харрису. Когда кто-то из осужденных попросил поговорить с ним, Чарли ответил: «Как я могу с вами говорить? Что можно сказать, кроме того, что мы все братья в этой жизни, и если я могу вас рассмешить, то вы, клянусь всем святым, можете заставить меня плакать». Потом он добавил: «Если мы свободны, то лишь потому, что нас не поймали. Удачи, парни!» В Лос-Анджелес Чаплин поехал на поезде и по дороге диктовал журналисту воспоминания о своем путешествии.

В этот период у него была необычная подруга. Клэр Шеридан, английская художница и скульптор, после смерти мужа приехала в Соединенные Штаты вместе с маленьким сыном. Чаплин познакомился с ней на званом ужине сразу после возвращения, и они тут же договорились, что Клэр будет лепить его бюст. Кстати, она уже была известна как автор портретов и бюстов лидеров большевиков – Троцкого, Ленина, Зиновьева, Каменева и Дзержинского. Клэр приходилась родственницей Уинстону Черчиллю и драматургу Ричарду Бринсли Шеридану.

Чаплин позировал для нее в доме, который снимал на Бичвуд-драйв в Голливуде, но терпения у него не хватало. Он по настроению менял цвет пижам или халатов, играл на скрипке, включал граммофон и дирижировал воображаемым оркестром. Работа была закончена за три дня, и Чарли, разглядывая скульптуру, сказал, что эта голова могла бы принадлежать преступнику. Он отправился на пикник вместе с Клэр и ее сыном, захватив с собой шофера и повара, но после появления детей и репортеров отдых пришлось прервать. Связь с Клэр, если таковая была, продлилась еще несколько дней.

К концу ноября 1921 года Чаплин почувствовал, что готов возобновить съемки фильма «День получки», прерванные поездкой в Европу. «Я должен вернуться к работе, – говорил он Клэр, – но мне не нравится картина. Я не считаю ее смешной». Тем не менее он был обязан снять прописанное в контракте число лент для компании First National. Фильм стал восьмым из девяти – свобода была уже близка. Картина состояла из двух частей – это самый короткий и последний из снятых им фильмов в двух частях, но изобретательный и забавный. В «Дне получки» были ночные сцены, что стало возможным с появлением искусственного освещения. Трамваи, заполненные пассажирами, в этом фильме прорезают темноту ночи.

Действие начинается на строительной площадке. Чаплин играет сообразительного рабочего. Здесь он использует необычный для себя прием комбинированных съемок, чтобы показать, как ловко его герой ловит кирпичи. Дальше идут сцены ночного кутежа – работяга транжирит полученное жалованье, а заканчивается фильм его попытками избежать гнева мрачной некрасивой жены. Сюжет дает массу возможностей для привычных комедийных ситуаций, и этими возможностями Чаплин пользуется в полной мере. Как отмечал журнал Photoplay, «День получки» заставляет смеяться даже билетеров в кинотеатре, когда они его смотрят. Чем не комплимент?

За день до выхода на широкий экран «Дня получки» Чаплин начал работу над последним фильмом для студии First National. «Пилигрим» (The Pilgrim), похоже, стал первой картиной, для которой Чарли подготовил письменные наброски. Он был готов работать если не экономнее, то более внимательно, опасаясь – явно беспочвенно – угасания своей способности смешить. «Ты только подумай… подумай, что будет, – говорил он Клэр Шеридан, – если я больше никогда не смогу стать смешным…»

«Пилигрим» являлся последним фильмом, предусмотренным контрактом, поэтому вряд ли можно считать случайным, что в нем Чарли выступает в роли сбежавшего из тюрьмы заключенного. Затем беглец переодевается священником, украв одежду у невезучего святого отца, который решил поплавать в реке, остался без облачения и теперь должен убедить местную паству в своем благочестии. Конечно, у Чарли все идет наперекосяк, поскольку он воспринимает церковь как нечто среднее между баром и залом суда. Теи не менее Чаплин с необыкновенным актерским мастерством произносит перед верующими проповедь о Давиде и Голиафе, а затем кланяется и уходит. Это по-настоящему смешно, и роль фальшивого священника стала одним из самых запоминающихся образов, созданных Чаплином.

Работа работой, но о женщинах Чаплин никогда не забывал. Они всегда окружали Чарли. Их было много, и все не против того, чтобы иметь отношения с самым известным в мире мужчиной. Сам он с готовностью принимал многие предложения. Дом, который Чаплин снимал в Голливуде, вполне можно было оборудовать вращающейся дверью… Кстати, примерно в это время он стал пользоваться туалетной водой, основу которой составляли мускус и бензойная смола – особо ценный парфюмерный компонент.

Во время съемок «Пилигрима» у Чарли были, как он сам выражался, «странные» отношения с богатой дамой, сменившей множество мужей. Пегги Хопкинс Джойс можно назвать королевой алиментов. Она была замужем за пятью миллионерами, и говорят, что термин «охотница за деньгами» появился именно благодаря ей. Одного из мужей Пегги не пускала к себе в спальню, пока тот не подписал чек на 500 тысяч долларов. Однажды она ударила этого же своего супруга бутылкой шампанского по голове, и, как потом вспоминала, ему это, похоже, понравилось.

Сплетничали, что при первой встрече с Чаплином Пегги спросила: «Чарли, девушки не врут, рассказывая, что вы настоящий жеребец?» Она была грубой, вульгарной и энергичной – другими словами, немного утомительной. Но природа наделила ее чувством юмора. Пегги гонялась за мужчинами и в Америке, и в Европе. Во время двухнедельной интрижки с Чаплином она рассказала ему много историй о своих приключениях в Париже.

Следующей стала Пола Негри, актриса, с которой Чарли познакомился в Берлине годом раньше. Чаплин снова увидел Полу на благотворительном мероприятии в Голливуде, где, как он сам вспоминал, она сказала ему: «Чаарли! Почему я не получала от вас какой-нибудь весточки? Вы мне ни разу не позвонили! Разве вы не понимаете, что ради свидания с вами я приехала из самой Германии?» С момента их последней встречи английский Полы значительно улучшился. Она собиралась начать карьеру киноактрисы в Голливуде, и поэтому желание встретиться с Чаплином никак не могло быть единственной причиной для пересечения Атлантики.

На следующее утро Пола Негри проснулась от звуков музыки – нанятые Чарли музыканты-гавайцы пели для нее серенаду. Через несколько дней она пригласила Чаплина на роскошный прием, где и начались их, как он сам выражался, «экзотические отношения». В своих мемуарах Пола описывала Чарли как терпеливого слушателя, всегда готового дать совет относительно ее стремительной карьеры. Ей нисколько не мешали его частые приступы отчужденности, когда Чаплин становился немногословным и замкнутым. Как-никак, он был артистом. Возможно также, что ее привлекали слава и богатство Чарли, а также его многочисленные связи в мире кино – последние могли оказаться полезными. Чаплин подарил

Поле браслет с бриллиантами и ониксами, и ей сказали, что это явное свидетельство его серьезных намерений, поскольку он славился своей скупостью.

Чаплин купил два с половиной гектара земли в Беверли-Хиллс рядом с владениями Дугласа Фэрбенкса и Мэри Пикфорд. Там он стал строить двухэтажный особняк в испанском стиле, который спроектировал сам и называл «калифорнийской готикой». В доме было около 40 комнат, небольшой кинотеатр и сауна, без которой ни один дом в Голливуде не считался полноценным. Открытый бассейн имел форму шляпы-котелка, точно такого же, как у Бродяги, а в холле стоял большой орган, на котором Чаплин часто играл. Говорили, что на стройке были заняты работники студии, но они привыкли сооружать временные декорации, и в результате некоторые части дома получились непрочными, так что соседи прозвали его времянкой. Тем не менее Чаплин был счастлив и жил в доме номер 1085 на Саммит-драйв до конца своего пребывания в Голливуде.

С трех сторон особняк окружал лес, а с четвертой были зеленая лужайка, бассейн и теннисный корт. Весь дом прорезал двухэтажный холл, а на второй этаж вела винтовая лестница. Впоследствии старший сын Чаплина вспоминал, что в холле отец держал полный комплект вооружения восточного воина и бронзовый гонг. В гостиной имелся рояль Steinway. Там же на полках стояли тома словаря Уэбстера, в которые Чаплин часто заглядывал. У него была привычка запоминать значение трудных слов, которые он затем вставлял в разговор. Здесь же помещался огромный камин, который топили углем, а не дровами – на английский манер. В спальне на ночном столике у кровати Чаплин держал заряженный пистолет 38-го калибра. Его сын вспоминал и мощный телескоп на треноге, но Чарли обычно направлял его не в небо, а на дома соседей.

После окончания строительства Пола Негри давала советы Чаплину насчет интерьера и даже заплатила 7000 долларов за посадку дубов, чтобы слышать, как ветер шелестит их листьями. Безусловно, она представляла себя хозяйкой дома, надеялась, что их союз с Чаплином затмит союз Пикфорд и Фэрбенкса, королевы и короля Голливуда.

На Рождество 1922 года Чарли подарил Поле большой бриллиант, не успев вставить камень в кольцо. Тем не менее это стало символом их помолвки. Неделю спустя, на Новый год, Чаплин пригласил ее на ужин к себе домой. В этот вечер, как выразилась сама актриса, они дошли до конца в своих отношениях. Пола описывает это так: «Он стал приближаться ко мне походкой, пародирующей соблазнение <…> его страсть выражалась в забавной пантомиме, состоявшей из закатывания глаз и взмахов рук». Как бы то ни было, Чаплин добился своего. А после этого между ними возникли серьезные разногласия. Они ссорились. Чаплин обвинял Полу в неверности – стандартная для него жалоба на женщин, с которыми он был близок. Разумеется, сам он в то время ухаживал за другой.

Помолвка широко обсуждалась в прессе, как на первых полосах, так и в разделе сплетен. В марте 1923 года Чаплин заявил, что слишком беден, чтобы жениться. После этого Пола Негри объявила о разрыве помолвки. Газета Los Angeles Herald Examiner отреагировала на окончание их отношений заголовком: «ПОЛА НЕГРИ БРОСАЕТ ЧАПЛИНА». «С меня хватит! – якобы сказала она. – Точка! Я дошла до предела». В интервью Examiner Пола жаловалась: «…он очень темпераментный… переменчивый как ветер… все драматизирует… он экспериментирует в любви». Чарли уговаривал, Пола увиливала. Роман ни к чему не привел. Он начался и закончился иллюзией. Они жили в доме с зеркальными стенами.

Вскоре после встречи с Негри в летнем театре Голливуда Чаплин начал съемки своего первого фильма для студии United Artists, совместного предприятия Дугласа Фэрбенкса, Мэри Пикфорд, Дэвида Гриффита и его самого. Их дружба началась с турне займа свободы, но об официальной ассоциации они серьезно задумались в 1919 году, когда требования студии относительно гонораров и режима работы превратились в неустранимую помеху. Каждый из четверых стал владельцем 20 процентов акций компании. Оставшиеся 20 процентов достались юристу. Компаньоны решили, что выгоднее вложить собственные деньги, снимать свои фильмы и самим заниматься продажей готовой продукции. Так они обретут независимость от руководства киностудий. Эта независимость стала важной вехой в истории кино.

Товарищи Чаплина по United Artists, вне всяких сомнений, ожидали очередного комедийного шедевра наподобие «Пилигрима», который значительно укрепит финансы новой компании. Однако Чаплин никогда не следовал чьим-то пожеланиям или советам. Вскоре его деловые партнеры были проинформированы, что он снимает серьезную драму о содержанке и сам в фильме не появится. Не будет ни Чарли, ни милой маленькой комедии. Он устал от образа Бродяги, разочаровался в нем и решил на какое-то время от него отказаться.

Чаплин выбрал название «Судьба» и на протяжении нескольких недель в своей работе полагался лишь на вдохновение. Сюжет был у него в голове. Никаких письменных заметок не требовалось. «Парижанка» (A Woman of Paris), как в конечном счете был назван фильм, – это история о женщине, которую бросил молодой любовник. Она приезжает в Париж и становится содержанкой богатого аристократа. Молодой любовник на свою беду тоже приезжает в столицу и после череды несчастий стреляется, не в силах вынести разлуку. С точки зрения фабулы это обычная мелодрама, но Чаплин на ее основе создал запоминающийся и в некоторых отношениях изумительный фильм.

Он хотел, чтобы главную роль в картине сыграла Эдна Первиэнс. Ее карьера как комедийной актрисы, похоже, подходила к концу. Эдна сильно поправилась и, хуже того, пила, но Чаплин верил, что роль Мари Сен-Клер может превратить ее в серьезную актрису. Аристократа Пьера Ревеля сыграл Адольф Менжу. После этого фильма он стал специализироваться на амплуа богатых и чудаковатых французов. Впоследствии Адольф говорил, что Чаплин дал ему больше, чем любой другой режиссер. «Не переигрывай, – говорил Чарли. – Помни, что на тебя смотрят». Он не хотел, чтобы его актеры играли в привычном смысле этого слова. Чаплину требовалось, чтобы они оставались такими же непринужденными и естественными, как в реальной жизни. Зрители находятся очень близко, буквально вплотную, и любое преувеличение будет мгновенно распознано. В понимании этого факта Чаплин был впереди своих современников, многие из которых все еще предпочитали более театральную игру первых кинозвезд. «Вживитесь в сцену, – говорил Чарли Менжу. – Мне все равно, что вы делаете с вашими руками или ногами. Если вы вжились в сцену, все будет в порядке». Разумеется, это был его собственный метод. Больше всего Чаплин ценил в актере простоту и сдержанность. Сам немой фильм прекрасно передает упрощенные чувства с помощью взгляда, жеста или такого простого действия, как прикуривание сигареты. В одном эпизоде действие передается через выражение лица массажистки, которая мнет спину клиента… Чарли долго репетировал с актрисой точные движения – как она поднимает бровь и поджимает губы.

Иногда он заставлял исполнителя играть так, как нужно ему. В одной из сцен полицейский сообщает матери молодого человека о смерти сына. Чаплин хотел, чтобы она оставалась абсолютно невозмутимой, но актриса, Лидия Нотт, никак не могла выполнить его указания. Он снимал и переснимал короткую сцену 80 раз. Потом Лидия, по словам помощника режиссера, так разозлилась, что обругала их всех, а затем в таком настроении сыграла сцену, и все получилось. Другой короткий эпизод, когда Эдна швыряет сигарету и отказывается выходить, снимали два дня и сделали 90 дублей. Чаплин хотел достичь чистоты выражения чувств. Он проявлял большое терпение, объясняя свою точку зрения. «Не знаю, почему я прав по поводу той или иной сцены, – говорил Чарли во время съемок фильма. – Я просто знаю, что прав».

Естественность исполнителей в «Парижанке» вступала в противоречие с общей «экономией» движений и жестов. Чаплин заметил, что в самые драматические моменты в жизни мужчины и женщины скорее скрывают, чем открыто проявляют свои чувства. Это механизм самозащиты. Именно такой прием он использует в фильме, чтобы создать необыкновенно реалистичный стиль – б?льшая часть действий была непринужденной и естественной. Это стало настоящим шоком для тогдашних зрителей, которые не знали, как реагировать. Впрочем, другие режиссеры сразу все поняли. Эрнст Любич и Майкл Пауэлл признались, что были потрясены, и начали подражать Чаплину, каждый на свой манер.

Пауэлл заметил, что внезапно появился зрелый фильм, в котором люди вели себя так, как в реальной жизни. Таким образом, можно утверждать, что Чаплин стал основоположником нового кино об общественных нравах, а также новой манеры игры. Сам Менжу говорил, что в Голливуде настороженно относятся к слову «гений», но если речь идет о Чаплине, это всегда говорится искренне. Если Голливуд когда-либо рождал гения, то это, несомненно, Чаплин.

Новизна фильма и отсутствие среди главных героев самого Чарли (он снялся в эпизоде) стали причиной того, что «Парижанка» не имела такого коммерческого успеха, как его первые комедии. Тонкость и оригинальность картины не нашли понимания у публики того времени. Чаплин расстроился из-за невысокой популярности фильма, как можно скорее изъял его из проката и хранил в личной коллекции. Эдна Первиэнс появилась еще в двух фильмах, после чего перестала сниматься в кино. В интервью, данном через неделю после выхода «Парижанки», Чаплин признался: «Если мои чувства серьезно не изменятся, я вернусь к комедии».