Ответ*
Я с радостью читал ваши слова о футуризме, жму вашу руку. Ваш упрек товарищам-футуристам справедлив: избрание королей, солдат, министров в искусстве, также устройство всякого рода кафе1 есть контрреволюция в искусстве.
Это то, что до боли ущемляло меня.
Я видел пламя футуризма как бунт, сжигающий все заторы.
Оно разорвало окованные ворота прошлой мудрости.
Я принял зарю бунта футуристического искусства.
Открыл себя и разбил череп свой, метнул разум прошлого в его бегущий огонь.
В пламени его очутился весь алтарь искусства.
Я видел, как закопошились брандмейстеры тушения.
Бенуа, Мережковские, Эфросы, Глаголи2 – все бросились к тушению своей ненаглядной Венеры.
И вот еще больней мне было, когда поэты-футуристы заявили, что сбросили с парохода современности Венеру3 и всю обслуживающую ее литературу, и под их свист над морской волной она хлестнулась волною. Они сами прилипли к ее трупу.
Вместо того, чтобы уничтожить руль парохода, они оставили руль свой на нем, и вместо углубления революции они приплыли к берегу, к утопленной литературе.
И мириады слов, как комары, мошки, целой тучей засеяли их лица.
Всмотрелись ли вы в их лицо? Не состоит ли оно из тех же слов? А кафе поэтов не есть ли утопленница? «Живая табакерка» не есть ли их бабушка, нюхающая табак? Ведь вся и разница в том, что внуки по недоразумению выбросили табак, а табакерку оставили наполненной словами.
А самое слово есть сходство, родственное бабушке, и разница в них лишь в том, что бабушкино лицо пропахло парфюмерией Пушкиных, а у них копченой воблой или сыростью бетона и машин.
А последнее время совсем приближается к блеску поэзии затхлой луны и новорожденных «Венер».
Не показалось ли вам, товарищ, что лицо футуризма построено из тех же камней, машин, котелков, юбок синего неба и людей, и не иллюстрация ли это обломков, а, пожалуй, и жизни?
И не находите ли вы, что футуризм – авангард певцов, отпевающих вещи?
Возьмите в руку любое слово, вглядитесь в него. Если отдельно взглянете, будет ли в нем разница? Не будет ли оно напоминать вчерашнее слово?
И не будет ли сложена тюрьма, так как слово осталось словом?
И как бы мы ни строили государство, но раз оно – государство, уж этим самым образует тюрьму.
И раз слово осталось словом, то оно обязательно образует собою ряд построений, подобных себе, и создает такое же государство того или иного порядка.
Видя в футуризме бунт, мы больше ничего не видим, и приветствуем его как бунт, приветствуем революцию, и тем самым требуем уничтожения всего и всех основ старого, чтобы из пепла не возникли вещи и государство.
Социальные перевороты прекрасны будут тогда, когда из организма социальных строений будут вынесены все обломки старого строя.
Я как член группы художников или цветоведов супрематистов, заявляю, что, выйдя на открытую площадь, мы чистили себя от всех осколков разбитого царства, пепел его разбросали во всех глубинах земли. Мы умышленно закопали в сердце земное, ибо отреклись от земли в себе.
И то искусство <, что> так тонко и ловко, как жонглер цирка, оперировало с вещами всех поэтов, украсивших голову свою словом, считаем отошедшим в предание.
Превыше и отдаем первенство нашему «я».
И если мы облечены еще в мускулы, то через машину их гибкости вынесем себя за пределы всего хлама и багаж мудрости старого, которое затопило сознание зловонью и пылью.
Итак, наше «я» освобождено.
Наше творчество не воспевает ни о дворцах, ни о хижинах, ни о бархатах, ни о сермягах, ни песни, ни слова.
Ни горя, ни радости.
Мы, как новая планета на синесводе потухшего солнца, мы, грань абсолютно нового мира, объявляем все вещи несостоятельными.
Анархия, № 29