Музыка, любовь и… авантюра

Музыка, любовь и… авантюра

Весь свет Петербурга 1770-х годов стремился посетить дом сенатского обер-прокурора Алексея Афанасьевича Дьякова на Васильевском острове. Однако центром притяжения являлся не сам прокурор, а пять его дочерей-красавиц, из которых самой обворожительной была средняя — Мария.

В 1770 году Маше исполнилось 15 лет, и с тех пор она слыла украшением столицы. Слыла не просто очаровательницей, но и «способной к искусствам». Рисовала маслом так, что сам живописец Левицкий, любимец императрицы Екатерины II, почитал за честь давать ей уроки. Писала стихи, да такие, что сам Державин считал, что их стоило бы печатать. Пела столь искусно, что выступала на оперных концертах перед императрицей. И поэтому никто не удивился, когда известный меценат П.В. Бакунин объявил, что именно мадемуазель Дьякова исполнит главную партию в новой французской опере, которую Бакунин ставит в своем домашнем театре. Ноты этой оперы только что привез из Европы молодой дипломат — Николай Александрович Львов.

Маша с интересом смотрела на серебряный поднос, который только что внесла в гримерную комнату служанка, помогавшая гримироваться хозяйке. На подносе лежали «подношения, соответствующие случаю», — так назывались подарки, которые восторженные слушатели преподносили исполнителям после спектакля. Конечно, профессиональным певицам подносят «неприличные дары» — кольца да браслеты. Но ведь Маша Дьякова — аристократка, поэтому ее подарки абсолютно приличны. И потому старшая сестра Маши — Александра, которую в соответствии с модой следует величать «Александрин», без боязни развернула первый же сверток: «Это новая книга стихов господина поэта Ивана Хемницера — и между прочим, посвящена тебе!» Маша только плечиками пожала: что с того — многие восторженные пииты посвящают ей стихи. А сестра уже разворачивала другой сверток: «И это книга — сочинения господина Капниста. — Бойкая Александрин вдруг потупилась. — Можно я возьму себе?» Маша улыбнулась — она-то знала: сестрица неровно дышит к молодому Капнисту. «А вот, смотри, Мари! — Саша развернула третий сверток. — Это же новые стихи поэта Львова!»

Д.Г. Левицкий. Портрет Марии Алексеевны Дьяковой

Маша вскочила, мигом выхватив книгу: «Дай сюда!» От резкого движения книга раскрылась. Обнажилась надпись на титуле: «Тебе, моя солнечная Маша!» Девушка прижала книгу к груди и расплакалась.

Сестра гладила ее по плечу, сидя рядом. Что тут сделаешь?! Вот уже четыре года бедная Маша влюблена в Николая Александровича Львова. Тот красив, молод, благороден. Близкий друг поэта Державина, художников Левицкого и Боровиковского. Сам одарен разносторонне: пишет стихи и музыку. Служит по дипломатической части: приписан к посольству в Испании. Видя его рвение, батюшка сестер Дьяковых — Алексей Афанасьевич — поначалу принял в нем участие. Зная, что Львов беден, поселил его в собственном доме. Да в одночасье отказал в протекции: застал Николая на коленях перед любимой дочкой Машенькой да и выгнал вон. Словом, разлучил, как Ромео и Джульетту.

Д.Г. Левицкий. Портрет Николая Александровича Львова

Маша плакала. Батюшка гневался: «Не для того я тебя растил, чтобы отдать замуж за какого-то нищего! А у твоего Львова всего-то одно сельцо Никольское под Торжком, да и то на болоте». Однако Николай Александрович не отступался: многократно просил руки Машенькиной у строптивого родителя. Дьяков на него только ногами топал, а дочке запретил даже видеться с Николаем, а коли та ослушается, пригрозил, что посадит неугодного жениха в тюрьму.

Что было делать, ведь Дьяков — обер-прокурор, кто с ним сладит? Четыре года влюбленные не разговаривают, не переписываются. А любовь их все живет. Иногда сестры приносят несчастной Маше новости о ее возлюбленном, иногда девушка видит его издали. Вот и на этом вечере Маша согласилась выступить потому, что надеялась: вдруг увидит хотя бы в зале своего Львовиньку, как она его про себя называла. Да не увидела. Вот только — книга…

Николай Львов подстерег Дьякова в клубе: «Отчего же вы принимаете ухаживания Василия Капниста за Александрин, а меня прочь гоните?!» Обер-прокурор не торопясь открыл табакерку, взял понюшку табаку. Затянулся, потом почти брезгливо скинул с манжета упавшую табачную крошку и процедил: «У Капниста доход с имений и чин по службе большой». И обер-прокурор смачно чихнул.

Львов вышел из клуба пошатываясь: неужто все меряется на чины и деньги? И Дьяков всерьез верит, что они могут заменить любовь и счастье?! В голове сами собой складывались гневные строки, обращенные к обер-прокурору.

Нет, не дождаться вам конца,

Чтоб мы друг друга не любили!

Вы говорить нам запретили,

Но, знать, вы это позабыли,

Что наши говорят сердца!

Это были не вычурные строки, коими грешат все придворные поэты. Зато эти строки были полны реальных чувств. Львов вообще не любил напыщенности, которая царила в русской литературе. Недавно Николай спросил у друга Гаврилы Державина: «Почему ты пишешь о себе: „Потомок Аттилы, житель реки Ра“? Неужели нельзя написать проще, реальнее: что ты из славной старинной Казани, рожден на вольных волжских берегах?» Державин тогда уперся: это поэтические символы. А вот Львов хочет писать безо всяких символов, так чтобы понимал любой. Без вычурности о простых человеческих чувствах. Ведь когда душа болит, разве можно думать о символах?!

Под вечер на балу эти стихи прочла и Маша. Василий Капнист передал их Александрин, а та вложила в бальную карточку сестрицы. Маша прочла, вспыхнула, но тут же усмирила чувства — нельзя дать папеньке-прокурору даже и толики подозрения! И только вернувшись с бала, Маша дрожащим голосом спросила сестру: «Что же нам делать?»

Через неделю ясным морозным утром богато разукрашенная тройка подкатила к дому Дьяковых. Расфранченный Василий Капнист, рассыпавшись в любезностях, пригласил сестер — Александрин и Мари — прокатиться. Чтобы Мари не было скучно, в санях ожидал и еще один светский поклонник — блестящий гвардейский офицер Василий Свечин. Кучер щелкнул кнутом, кони резво тронулись с места, но катанье вышло недолгим. Тройка свернула с дороги и подкатила к небольшой церквушке на Васильевском острове. А там уже ожидал взволнованный Николай Львов. Машенька соскочила прямо ему на руки. Распахнулись врата храма, и Николай внес за порог свою драгоценную ношу.

Трепетали свечи. Священник, волнуясь, проводил обряд венчания. Маша дрожа обходила вокруг аналоя, вопреки традициям держась за руку ненаглядного Львовиньки. Девушка понимала: венчание — чудо, но оно же и преступление, ведь без благословения родителей это — грех. И еще она знала: впереди — страдания, ибо, даже обвенчавшись, ей предстоит жить без любимого. Но если бы она только знала, как долго это продлится!..

И как только она прожила эти роковые лета?! Отец то и дело приводил очередного жениха. Маша бледнела, но отказывала. Мать корила дочь, предрекая долю старой девы. Маша вздыхала, но терпела. Она вытерпела даже свадьбу Александрин — та вышла замуж за своего ненаглядного Василия Капниста. Маша поздравила молодых и только ночью залила подушку слезами.

Ни словом, ни намеком не обмолвилась она о своем замужестве. Да любая другая и не сочла бы это замужеством, ведь сразу после венчания Капнист отвез Машу обратно в родительский дом. Николай же поехал к себе. С тех пор они ни разу и не встречались наедине. Но Маша истово верила, что Львовинька достигнет успеха и сможет просить ее руки у строптивого обер-прокурора. Но годы шли. Любая другая девушка уже и забыла бы о странном венчании. Но — не Маша. Она верила в своего Львовиньку…

С замирающим сердцем узнавала она, что Львов добился литературных успехов: и как поэт, и как драматург. Что он начал заниматься архитектурой и археологией. В старорусском стиле построил уникальную по форме церковь «Кулич и пасха», Невские ворота Петропавловской крепости, здание столичного императорского почтамта. Императрица удостоила его царственными дарами — бриллиантовым перстнем и золотой табакеркой. Ну а в 1783 году Львов получил чин коллежского советника и был избран членом Российской академии.

Наконец-то даже спесивый прокурор Дьяков не нашел причин для отказа, когда Львов посватался к его дочери в двенадцатый (!) раз. Да и о самой дочери подумать уже стоило: ведь 28-летняя Мария слыла уже старой девой. Вот на какую жертву она пошла ради любви! Но и Львов жил ради этой любви. Ведь не будь этого столь сильного чувства, может, он и не стал бы ни поэтом, ни драматургом, ни архитектором. Недаром Николай называл Машу — «другая часть меня». Любимая была путеводной звездой в его нелегкой жизни. Ведь даже долгожданная свадьба чуть не обернулась трагедией.

Обер-прокурор решил закатить пышное торжество. Сотни гостей, церковь, убранная для торжественной церемонии. И вдруг известие о том, что его строптивая дочь уже давно обвенчана. Да бедного Дьякова чуть удар не хватил. Вторичное венчание — недопустимый грех, и что делать? Положение спас, конечно, Львов. Он предусмотрительно привез в храм чету крестьян, которым вздорный Дьяков не разрешал венчаться. И вот перед гостями прокурор предстает хранителем любви, соединяющим сердца страждущих, даже если они — его крепостные. Маша же с Николаем объявляют, что они повенчались ранее поутру. Но поздравления принимают обе молодые пары.