Самообразование за границей.1889
Самообразование за границей.1889
Путь до Вены совершил я в постоянном напряжении внимания[103]. Все казалось мне дивно интересным, и я переживал виденное с жадностью молодости. Города, сначала Галиции, а потом самой Австрии, мне казались в первую поездку иными, чем потом. Я помнил, что силы надо беречь для Италии и умышленно многое выпустил из поля зрения.
В Вену приехал к вечеру. Мост через Дунай со статуями, храмы, дворцы, весь характер города меня захватил своей новизной. Чтобы поделиться своими первыми впечатлениями, у меня не было ничего, кроме почтовой бумаги, и я в тот же вечер написал обо всем виденном в Уфу.
На другой день я отправился по музеям. Бродил по ним до изнеможения. Очень был восхищен «Инфантами»[104]. Из современных остановился перед доживающим тогда последние дни своей славы Макартом, разочаровавшись в этом «венском Тициане»[105]. Чем-то привлек меня Матейко, которого я знал и любил по репродукциям.
Но Вена была «попутным» городом, и я в ней не задержался. Все мои помыслы летели вперед, туда, через Земмеринг, — к Венеции, Флоренции, Риму.
Через два дня я был снова в вагоне и теперь, осмотревшись, стал спокойнее. Однако моим глазам скоро представились такие картины, которые еще не доводилось видеть до тех пор нигде. Пошли столь грандиозные ландшафты, такие сложные, характерные. Вот он — Земмеринг. Я стоял у окна, восхищенный, затаив в себе свои восторги. Вот она «заграница», вот те «тирольцы»-охотники в зеленых шляпах с пером, что я привык видеть на картинах Дефреггера, Кнауса, вообще немецких художников. Как все непохоже на нашу Россию, такую убогую, серую, но дорогую до боли сердца.
Наконец, проехав ряд туннелей, мы достигли границы. Здесь опять пограничная процедура. Она миновала меня без всяких приключений. Пересел на другой, теперь итальянский поезд с маленькими, бедными вагонами, особенно по сравнению с нашими — русскими… Новый говор, оживленный и красивый, поразил слух мой. Железнодорожные служащие — экспансивные, небольшого роста — сменили крупных медлительных австрийцев-северян. Вот еще немного, и я в заветной, давно любимой Италии. «Аванти!»[106], и поезд наш двинулся. Маленькие вагоны закачались, задвигались, побежали как-то по-новому, не по-нашему… Паровоз засвистел, влетел в туннель, и через несколько минут мы были в ином, волшебном мире. Солнце сразу пахнуло на нас как-то по-южному. Постройки, костюмы — все иное, то самое, что еще помнилось с детства на картинках у тетушки Анны Ивановны. Вот она — подлинная Италия! Какая радость! Какая победа «уфимского купеческого сына» над сословными традициями, над укоренившимся бытом!
Я в Италии, один, с мечтой о том, что и не снилось моим дедам и прадедам. Тут все и сразу показалось мне близким, дорогим и любезным сердцу. Я мчался, как опьяненный, не отрываясь от окна. Чем-то питался. Пил и ел cafe latte, pane[107] и мчался туда, где жили и творили Тинторетто, Веронезе, Тициано Вечеллио…
Боже мой! Мог ли я думать, переживая мое страшное горе в мае 1886 года, что через два года смогу быть так радостен, так счастлив… Временами мне казалось, что я не один, что со мной где-то тут близко и покойная Маша, что душа ее не разлучалась со мной, и потому счастье мое сейчас так велико и полно…
Данный текст является ознакомительным фрагментом.