В сторону сказки

В сторону сказки

Общественный и кассовый успех «Крытого фургона» и «Железного коня» прежде всего сказался на количестве выпускаемых вестернов. Их производство к концу двадцатых годов возросло более чем в три раза — с пятидесяти до ста шестидесяти фильмов в год. При этом эксплуатация находок и новаций, содержащихся в картинах Крюзе и Форда, велась примерно с той же лихорадочной интенсивностью, с какой толпы золотоискателей осваивали в свое время калифорнийские и аляскинские россыпи. Мы не касаемся сейчас фильмов о доблестных шерифах, благородных бандитах и загадочных сверхгероях, ибо им свойственна собственная специфика, анализ которой будет предпринят в следующих разделах. Что же касается переселенческого вестерна, то он множил и множил бледные копии с двух представленных нами читателю оригиналов. Однако копии эти при внимательном рассмотрении оказывались не совсем идентичными — не потому лишь, что художественные достоинства большинства из них не поднимались над уровнем рядовой массовой продукции и оттиски получались серыми и стертыми, а из-за достаточно очевидной переакцентировки. Она проявлялась и в изменении тональности рассказа и в отношении к материалу.

Скажем, в 1931 году вышел фильм Рауля Уолша «Большая тропа». Фильм отнюдь не выдающийся — таких были десятки, а может быть, и сотни — и потому особенно подходящий для нашей цели, тем более что в нем повторены все основные ситуации «Крытого фургона». Так же, как и там, медленно тянется к западу караван переселенцев, преодолевая те же преграды, питаясь тем же бизоньим мясом, сражаясь с теми же индейцами. И едет с этим караваном столь же совершенный во всех отношениях юный герой, зовущийся на сей раз не Биллом Банионом, а Биллом Коулманом (одна из первых ролей Джона Уэйна), а рядом с ним — нежная и прекрасная девушка, такая же, как Молли, на которой — по непреложному закону сказки — он обязательно женится в финале. Есть здесь и свой Либерти, только выступающий под каким-то другим именем, и он враждует с героем и падает мертвым от его руки. А перед этим на протяжении фильма он вместе со своими подручными несколько раз покушается на храброго Билла, но, конечно же, у него ничего не выходит. Разница лишь в том, что Либерти — просто негодяй и бесчестный соперник, а этот злодей к тому же и убийца лучшего друга Билла, которого тот разыскивает, не подозревая вначале, что он совсем рядом. Таким образом, идея возмездия усиливается, а тема благородной мести выступает на первый план. Й кто же пожалеет поверженного убийцу — это олицетворение Зла?

Значит ли это, что «Большая тропа» — почти дословное или, точнее сказать, поэпизодное повторение «Крытого фургона»? Несомненно, если говорить о событийной стороне фильма. Но если вглядеться в него повнимательнее, обнаружится, что здесь происходит перемена мест слагаемых, которая — в отличие от математики — существенно изменяет полученную сумму. У Крюзе и Форда главное и самое интересное — сцены жизни, экзотической, полной приключений, порой жестокой, но всегда восходящей к подлинным историческим реалиям ушедшей эпохи. Именно они лежат в основе их фильмов, подчиняя себе фабулу или, как правило, отводя ей второстепенную роль. Динамизм, без которого не может существовать жанр, благодаря этому достигается не искусственным увеличением сюжетных хитросплетений, а умелой разработкой типичного для середины прошлого века бытового материала, уже в самом себе содержащего все компоненты увлекательного повествования.

В вестернах, подобных «Большой тропе», все обстояло наоборот. Их цель состояла в том, чтобы рассказать захватывающую сказку, выросшую из очередного авантюрного сюжета, и потому все те эпизоды, которые составляли силу «Крытого фургона», будучи воспроизведенными в той же «Большой тропе», являлись, по существу, не более чем выигрышным фоном. У Крюзе герой во многом существовал для того, чтобы подчеркнуть героичность времени, здесь же препятствия и тяготы перехода через прерии существовали прежде всего для того, чтобы этого героя возвысить.

Отсюда — еще более интенсивный крен в сторону легенды. Вестерн такого типа уже не мог удовлетвориться теми тонкими и достаточно тактичными средствами, которыми пользовались Крюзе и Форд для создания налета легендарности. По внутреннему настрою, проявлявшемуся во множестве деталей, в истовости лиц, в ощущении абсолютной нравственной правоты и убежденности в праведности цели и всех своих поступков, которые пропитывали любой эпизод, отряд переселенцев из «Большой тропы» стоит гораздо ближе к участникам рыцарского крестового похода, чем к каравану смельчаков и энтузиастов из «Крытого фургона». Те просто шли за счастьем, не слишком-то задумываясь о патриотических темах. Эти же как бы совершают акт подвижничества, странствуя в поисках обетованной земли, на которой взрастет гордая и непобедимая нация.

В «Крытом фургоне» Крюзе еще не забывает традиций Инса, там конфликт с индейцами, пусть и развивающийся вполне традиционно, то есть исходящий из представления об индейцах как о кровожадных дикарях, не знающих пощады и жалости, все-таки возникает по вине белого негодяя. Концепция освоения Запада, положенная в основу «Большой тропы», вытекает из некритически принятого постулата о величии этого многомиллионного движения, исключает диалектический взгляд на историю. Индейцы по этой концепции — лишь одна из грозных опасностей, подстерегавших пионеров, не более того.

Все очень просто. На передке фургона сидит ни о чем не подозревающий очень симпатичный человек, и вдруг из-за деревьев вылетает стрела и вонзается этому человеку в грудь. При таком обороте дела совершенно ясно, на чьей стороне будет зритель. А уж когда вслед за тем из того же леса выскакивают на бешеных лошадях устрашающе раскрашенные воины, когда они с диким гиканьем и улюлюканьем идут в атаку и на глазах у зрителя растаптывается копытами трогательная тряпичная куколка, вывалившаяся из опрокинувшегося фургона, он не чает той минуты, в которую наконец придет спасение. И ничто уже не поколеблет его чувст-ства справедливости, он будет только радоваться, видя, как враги-индейцы валятся десятками, а свои — белые — погибают совсем изредка, да и то остается надежда, что, может быть, они просто ранены. Для него, зрителя, сцена битвы, поданная именно так, уже не имеет никакой исторической основы. В ней торжествует все та же условность авантюрного романа, унаследованная вестерном, — «Добро побеждает Зло».

В тридцатые годы эта условность все прочнее захватывала власть над жанром. И когда в 1939 году Сесиль де Милль снял фильм, посвященный вполне конкретному историческому событию — семидесятилетию со дня окончания строительства трансконтинентальной железной дороги, — то, несмотря на отчетливую ситуационную перекличку с «Железным конем», а иногда и просто на прямые цитаты оттуда, вместо мощной эпопеи, в которой подлинность носила лишь привкус легендарности, зрителю была предложена мастерски вымышленная героико-романтическая легенда, столь же мастерски приправленная вкрапленными в нее реалистическими деталями, служившими режиссеру — в отличие от Форда, складывавшего из них сцены жизни, — для создания иллюзии достоверности.

В «Юнион пасифик» — так называется картина де Милля — два традиционных факта, уже использованных Фордом и здесь лишь повторенных, — подписание президентом Линкольном декрета о строительстве и финальные удары губернатора Калифорнии Лиленда Стенфорда по золотому костылю, — обрамляют не столько саму беспримерную историю сооружения дороги, как в «Железном коне», сколько типовой сюжет классического вестерна: захватывающую борьбу представителя закона и порядка (здесь он зовется не шерифом, а правительственным инспектором) и его помощников с бандитской шайкой, для чего эта история служит великолепной ареной, располагающей безошибочно действующими эффектами.

В проведенном нами сравнении читателю не следует искать оценочные моменты, ибо неверным, по существу, было бы сведение анализа вестерна к противопоставлению двух равноправных для жанра систем драматургического осмысления приключенческого сюжета, основанного на одинаковом исходном материале. И если мы позволили себе осудительный тон при разборе «Большой тропы», то это произошло не из-за самого по себе движения фильма в сторону сказки, а из-за того, что это движение было сопряжено с внедрением в сознание зрителя ложнопатриотических идеалов, с умышленно искаженной точкой зрения на историю нации как на историю ее неизменного нравственного превосходства и неизменной же правоты поступков.

Но авторы «Юнион пасифик», как и многих других вестернов того же легендарного направления, не были захвачены идеей национального самовозвеличения. Сфера чистого приключения предстает в нем почти ничем не замутненной, и даже нападение индейцев происходит не безмотивно, не из-за врожденной их кровожадности, а после того, как белый бандит, подосланный конкурирующей компанией, провокационно подстреливает из окна вагона их соплеменника, не проявившего никаких враждебных намерений, а просто скакавшего наперегонки с поездом. Мотив этот, как мы уже имели случай убедиться, переходил из вестерна в вестерн.

И снова мы наблюдаем то же явление, которое заметили, сопоставляя «Большую тропу» с «Крытым фургоном»: сходство событийных структур «Железного коня» и «Юнион пасифик» использовано для решения разных задач. И там и здесь пружиной действия служит тайная война конкурирующих компаний, именно с ней связаны все приключения героев. Но для Форда эти приключения важны постольку, поскольку отвечают главной его цели — создать впечатляющую картину национального подвига. А в фильме Сесиля де Милля, хотя этот фильм и юбилейный, они отодвигают сам подвиг на задний план и становятся если не единственным, то, во всяком случае, основополагающим содержанием действия. И потому их в «Юнион пасифик» неизмеримо больше, чем в «Железном коне», а интрига в нем гораздо разветвленнее.

Здесь уже мало только нападения индейцев, спровоцированного бунта, драки в салуне. Ко всему этому прибавляются еще такие грандиозные зрелищные аттракционы, как снежный обвал, две железнодорожные катастрофы, ограбление поезда. Но главное, в фильме, в титрах которого, кстати, перечислены шестьдесят действующих лиц, появляются все основные персонажи американизированного авантюрного романа. Помимо самого благородного героя в нем действуют два его проворных и верных помощника, его заблудший друг, слишком поздно прозревающий истину, прекрасная блондинка, несколько коварных брюнеток, кучка отпетых негодяев и, наконец, злодей-банкир. Их взаимоотношения стянуты в сложный клубок, который распутывается на протяжении всей картины, поддерживая наш напряженный интерес к происходящему с первого до последнего кадра.

Не удивительно, что при таком — почти ритуальном — составе действующих лиц среда, в которую они погружены, какое бы своеобразие ни придавала она общим характеристикам их поведения, их манерам, разговорам и поступкам, не может повлиять ни на чью судьбу, предсказанную законами жанра с точностью, превосходящей, пожалуй, прорицания трех ведьм из «Макбета». Пока сказка остается сказкой, она с неизменной точностью выдает всем сестрам по серьгам.

Потому-то злодей и не может никогда уйти от расплаты. Он обречен изначально, каким бы сильным и могущественным ни казался. Потому-то герой и не может ни при каких обстоятельствах, даже если по нему пушки станут бить прямой наводкой, оставить бренный мир, ибо это означало бы невозможное — торжество несправедливости и смерть Добра. В «Юнион пасифик», как и во всяком вестерне, существует непременная сцена чудесного спасения, причем критическая ситуация — словно со специальной целью обнаженно, в химически чистом виде продемонстрировать безотносительность принципов сказочной драматургии к логике реальной жизни — доведена до крайности, к которой редко кто рисковал прибегать.

Индейцы обрушивают на рельсы водокачку. И когда поезд терпит крушение, они нападают на него, чтобы добить оставшихся в живых. Белых остается все меньше и меньше, и в конце концов мы видим только троих героев, противостоящих целому племени. Опасность, следовательно, чрезвычайно велика, хотя им и удается послать по телеграфным проводам призыв о помощи. Но в легенде давно бы уже наступила трагическая развязка. Здесь же напряженность еще продолжает нагнетаться. Выясняется, что кончились патроны. Вернее, их осталось только три — как раз по одному, па каждого. И вот уже револьверы приставлены к вискам. Секунда, даже доля секунды — и… И слышатся выстрелы солдат, которых доставил к месту боя отец героини.

В фильме Сесиля де Милля с особой наглядностью действует еще одно правило вестерна, которое мы назвали бы законом нравственной компенсации. Он имеет решающее значение в определении судеб героев. Когда в разделе, посвященном кинолегендам о благородных бандитах, читатель столкнется с тем, что почти все они заканчивается смертью центрального персонажа, он не должен воспринимать это как самоопровержение тезиса об обязательном бессмертии героя.

Да, физическое бессмертие — главная награда за безупречность. Но если приходится выбирать между тем, чтобы, оставив романтического бандита живым и этим самым признав за ним право счастливо пользоваться награбленным и любовью чистой, честной девушки, лишить его ореола жертвы несправедливости и, следовательно, оскорбить общественную мораль, и между тем, чтобы гибель героя, которому зритель симпатизирует, пока его преследует закон, принесла ему искупление, очищение от скверны — пусть и вынужденного, но все-таки греха, — вестерн предпочитает последнее. Иначе говоря, экранное бессмертие заменяется в этом случае долговечностью памяти о хорошем человеке, которого жизнь заставила совершать дурные поступки, за что ему пришлось заплатить самую высокую и последнюю цену. Эта память точно так же удовлетворяет идее справедливости, на которой держится жанр, как и неуязвимость героя безгрешного. Вот этому уравниванию результатов и служит закон нравственной компенсации.

Но в других разновидностях вестерна этот закон обычно распространяется не на самого героя, а ли окружающих. Так происходит и в «Юнион пасифик», который мы сейчас рассмотрим именно с этой точки зрения…У правительственного инспектора Джеффа Батлера, человека мужественного и высокоморального, есть друг по имени Дик Аллен. Они бок о бок прошли через всю Гражданскую войну, съели, что называется, вместе не один пуд соли, но потом потеряли друг друга из виду. Каково же было изумление Джеффа, когда в поезде, идущем на строительство, он увидел старого товарища рядом со своим главным врагом — бандитом и агентом конкурирующей компании Сидом Кэмпо. Дик сделался профессиональным игроком, и хитрый Кэмпо сумел вовлечь легкомысленного парня в свою компанию. Уже в первую встречу друг пытается предостеречь его, уговаривая бросить бандита и ту жизнь, которую он ведет, но Дик отделывается шуткой. Так на его счет записывается первый грех.

В почтовом вагоне этого поезда, курсирующего вдоль строящейся линии, работает красавица Молли. Она не только развозит письма, но и устраивает кафе на колесах, куда часто захаживают и Джефф и Дик. Однако последний знает девушку раньше, и между ними уже есть договоренность о свадьбе. Правда, с появлением смельчака-инспектора Молли начинает тянуть с назначением дня венчания, но тут все решает случай.

На сцену выступает злодей-банкир, ведущий двойную игру. Хотя он и значится в числе руководителей «Юнион пасифик», истинные его финансовые интересы связаны с «Сентрал пасифик». Пользуясь своим влиянием, он всячески вредит строительству, ведущемуся с востока. А когда, почувствовав неладное, представитель правительства вынуждает банкира перевести на счет «Юнион пасифик» миллион долларов и тот в погашение этой суммы отправляет двести тысяч, он одновременно поручает шайке Кэмпо ограбить поезд, везущий деньги, и вернуть ему их. Выбор Кэмпо падает на Дика.

Он вместе с подручными захватывает мешок с долларами и, спасаясь от погони, забрасывает его в окно вагона Молли, не сообщая ей, конечно, что в нем содержится. Причем при нападении Дик убивает человека. Так на его душу падают еще два тяжких греха. Но Дик все-таки неплохой парень, иначе он не был бы товарищем героя. И вторая половина картины, согласно закону нравственной компенсации, проходит под знаком очищения. Молли ставит условием их брака возвращение денег. Дик, и без того испытывающий уже муки совести, соглашается и вместе с невестой относит злополучный мешок в контору строительства, придумав историю о том, как он к ним попал. Один грех списывается.

Мы не будем подробно перечислять все дальнейшие приключения Дика, уже не носящие предосудительного характера, и отметим только его героическое поведение во время боя с индейцами, ибо он был одним из тех троих, что, оставшись в живых, сражались до конца. Но убийство так и оставалось пока некомпенсированным.

И вот фильм подошел к финалу. Дик явился на торжество, чтобы уехать потом с Молли и начать новую жизнь. Явился туда и Кэмпо, намеревавшийся рассчитаться с Джеффом. Узнав об этом, Дик бросился предупредить друга. И, защищая его, пал от пули бандита, убитого в свою очередь помощником Джеффа. Теперь счет сравнялся. Идея высшей справедливости вышла из всех перипетий фильма незапятнанной, тем более что напоследок умирающий Дик высказывает пожелание, чтобы Молли и Джефф соединились.

Возвращаясь к сравнительной характеристике «Железного коня» и того направления переселенческого вестерна, в русле которого находится «Юнион паси-фик», мы должны обратить внимание читателя еще на одно немаловажное обстоятельство: разницу в воссоздании бытовой среды, определяемую разницей задач. Нам еще придется специально говорить о роли этой среды в идейно-эстетической системе вестерна, в его драматургии. Здесь же нужно отметить два пункта, имеющих значение для понимания особенностей картин типа «Юнион пасифик».

Во-первых, в отличие от Форда, у которого быт, как правило, жесток и лишь изредка разбавляется юмористическими сценками, ибо преодоление этой жестокости еще более подчеркивает героичность массовой эпопеи, в фильмах, подобных ленте де Милля, картинки быта почти всегда рассчитаны на улыбку, потому что они служат перебивками, снимающими эмоциональное напряжение, в котором находился зритель в предыдущем эпизоде, чтобы оно не притупилось и полностью набрало свою остроту в последующем. Иначе обилие приключений перестанет потрясать и увлекать. Во-вторых, для той же цели, но главным образом потому, что логика сказки накладывает отчетливый отпечаток на тип или, точнее сказать, на тональность взаимоотношений персонажей, их форма общения исходит из фольклорных ситуаций, то есть из черного юмора ковбойских анекдотов. Он определяет и бытовое поведение этих персонажей и — особенно — их речевые характеристики.

Вот почему, создавая колорит времени, Сесиль де Милль отдает преимущество забавному штришку. Он фиксирует наше внимание то на дамском корсете, надетом индейцем на шею лошади, то на причудливом веере с ручкой, игриво копирующей две изящные дамские ножки, то на роскошных люстрах, наспех привязанных к закопченным потолочным балкам салуна, или на вывеске почтового вагона: «Почта, чай и картофельные лепешки». Большинство диалогов в фильме ведется в духе грубовато-шутливом, даже если говорят о серьезных вещах.

Вот Молли, разнося письма, останавливается возле немолодой крепкой женщины, стирающей белье, хотя всего несколько часов назад она родила ребенка.

«— Как его назвали?

— Юнион Пасифик Хоган.

— Это ваш муж придумал такое имя?

— Это Майк-то? Да он еще с утра отправился в Шайенн праздновать. Ребенок успеет вырасти, пока Майк протрезвится».

Вот Молли идет по вагону со стаканом чая. Джефф спрашивает:

«— Кому вы его несете?

— Дедушке О’Шонесси.

— Дедушка О’Шонесси со времен войны 1812 года не пьет ничего, кроме чистого виски.

— За исключением тех случаев, когда у него болит поясница. Тогда он смешивает одну ложку чая с семью ложками виски».

Когда Джефф впервые появляется на стройке, один из будущих его помощников говорит, дружелюбно усмехаясь: «У нас большой опыт. Мы были телохранителями у двух ваших предшественников до самого конца, пока их не убили». А например, рассказ другого помощника героя о своей жене, которую укусила змея, — точная цитата из фольклорного сборника.

«— Она умерла? — спрашивают его.

— Да, змея умерла. А жена стала такой ядовитой, что искусала брата».

Тот же телохранитель, увидев Джеффа, бесстрастно цедит сквозь зубы: «Осмелюсь заметить, что этот парень мне нравится. Неплохо будет, если он проживет достаточно долго, чтобы мы успели подружиться». Думается, для подтверждения наших наблюдений примеров достаточно. И, заканчивая на этом разбор «Юнион пасифик», мы хотим еще раз подчеркнуть, что фильм был выбран нами не за художественные свои достоинства, хотя они несомненны, а прежде всего из-за типичности его для легендарного направления переселенческого вестерна вне зависимости от того, происходит ли дело на строительстве трансконтинентальной дороги или в любой другой точке Дальнего Запада.

Столь же типичен для освещения следующей эпохи, связанной уже с показом оседлой жизни переселенцев, «Симаррон» Уэсли Рагглса, выпущенный в том же году, что и «Большая тропа», то есть в тысяча девятьсот тридцать первом. Он, как и «Большая тропа», легенда не просто приключенческая, в какую вылился «Юнион пасифик», а тенденциозно-патриотическая, и весь его материал, взятый из одноименного знаменитого романа Эдны Фербер, подчинен утверждению мифа о национальной истории как об истории безупречного героизма, мифа о возвышенности идеалов покорителей Запада, воодушевлявших этот героизм.

«Симаррон» — слово индейское, и переводится оно целой фразой: «Страна диких лошадей». Но эта страна с индейским названием, которая затем стала именоваться штатом Оклахома, представлена в романе и фильме не принадлежащей никому, как будто бы никогда не существовало коренных ее обитателей. Мы не услышим в картине и полслова о том, куда же делись те, кто по склонности своей к поэтическому мышлению дали столь романтическое на цивилизованный слух имя этому благословенному краю. Эта история не нужна, ибо она повествует об уничтожении и гонениях и может бросить тень на красивую сказку о рыцарстве дедов и прадедов. Есть данность — ничья земля, удобнее всего начать именно с нее.

Мы не хотим быть неверно понятыми. Неправомерно чинить через столетия суд над миллионами людей, искавшими на Западе случай ухватить судьбу за хвост, как волшебную Жар-птицу. Они были рядовыми участниками сложного и во многом неконтролируемого исторического процесса, осмысление которого — и критическое и апологетическое — произошло много позже. Их захватил и нес с собой поток, в котором было не до размышлений о критериях высшей справедливости: все силы уходили на то, чтобы выплыть, достигнуть желанного берега удачи и благополучия. Не они придумали о себе легенду. И если мы позволяем себе негативные замечания, то направлены они отнюдь не в адрес тех реальных американцев, которые пришли на Запад, а в адрес мифологизаторов истории, превративших их на экране в олицетворителей официально-патриотических идей.

…1889 год. Лето. Панорама красивой долины где-то в Оклахоме. На краю ее выстроились в ряд фургоны, всадники, велосипедисты. Они застыли в напряженном ожидании. Это — монолит мужества и энергии, это — туго сжатая пружина, готовая мгновенно развернуться и привести в действие силу, для которой — мы ясно это видим — не существует преград.

Полдень. Горнист подносит к губам трубу, представительный правительственный агент резко взмахивает белым флажком, и в ту же секунду срываются с места кони и люди и мчатся в глубь пространства в едином неукротимом порыве. Это очень красиво и очень символично: как будто вся Америка, охваченная неутолимым энтузиазмом, устремляется вперед, все дальше и дальше, не останавливаясь и не оглядываясь, полная уверенности в себе и в своем будущем.

А впереди всех на прекрасном коне скачет герой, Янси Крэвет, аристократ-южанин, беспокойный дух которого не мог долее выносить размеренность обеспеченной жизни, сорвал его с насиженного места и бросил в стихию неизведанного, манящего блеском почти неограниченных возможностей. Он не стяжатель, нет, для героя это было бы слишком мелко, и не жажда богатства подвигла его на эту безумную скачку, а осознанный им именно так долг патриота и гражданина Америки, для которого нет ничего важнее цивилизаторскоймиссии, долженствующей превратить всю страну, от океана до океана, в державу процветающую и гордую своими законами и своим народом.

Как все это прекрасно и как сказочно идеализировано! Не потому, что таких людей не было в Америке. Они есть и сейчас. А потому, что жизнеописание Янси Крэвета, предпринятое в фильме, всем своим строем, символикой основных своих эпизодов претендует на исторически неподтверждаемое обобщение, на то, чтобы выдать за типическую нерядовую героическую биографию. Не случайно картина завершается торжественным эпизодом открытия памятника пионерам Запада, и перед нами предстает отлитая в бронзу могучая фигура Янси Крэвета, снятая ракурсом снизу.

Впрочем, до финала далеко. Пока что наш герой продолжает скакать впереди в надежде застолбить хороший участок земли под дом. И у него есть все шансы сделать это. Но мчащаяся чуть позади него молодая красивая женщина, которую, как мы потом узнаем, зовут Дикси Ли и которая не отличается строгостью нравов, неожиданно падает с лошади, и та убегает от всадницы. Истинный джентльмен, он тут же спешивается и хочет помочь Дикси. Однако с ее стороны падение было всего лишь ловким маневром. Едва Янси приближается к ней, Дикси резво вскакивает на ноги, бросается к его коню и уносится дальше. Воспитанный в правилах чести, он ошеломлен таким поступком. Но быстро приходит в себя и запоминает этот урок западных нравов, с которыми он потом станет бороться, одновременно и приспосабливаясь к ним.

Дикси отведена в фильме роль искусительницы. У героя, чтобы в него поверили, должны быть маленькие слабости. И уж пусть лучше они будут связаны с женщинами — только, конечно, без нарушения джентльменского кодекса, — чем с какими-нибудь проступками, отягчающими совесть. Да, у него завязывается роман с Дикси, хотя Янси и женат. Но он ведет себя в этом романе так благородно, что даже грех оборачивается ему в заслугу. Ведь в конце картины он специально возвращается в городок, чтобы защитить Дикси на суде, который устроили над ней пуритански настроенные обыватели. И его выступление приводит к оправданию обвиняемой.

Вернемся, однако, к начальным эпизодам. Городок растет быстро, и вскоре, отстроив дом, Янси привозит туда с юга свою жену Сабру и слугу-негритенка, которому еще предстоит поработать на сюжет. Оба супруга — и разряженная Сабра и сам Янси со своими безукоризненно белыми манжетами и в белой шляпе — поначалу вызывают насмешки. Они и в самом деле выглядят странно посреди грязной ухабистой улицы. И какой-то весельчак выстрелом сбивает с героя его изысканный головной убор. Он еще не знает, что с Янси такие шутки не проходят. Но быстро убеждается в этом, когда тот, неторопливо подняв шляпу, неожиданно оборачивается и не менее метким выстрелом сшибает сомбреро у шутника. Янси уже усвоил особенности местного колорита и, пользуясь этим знанием, быстро заставляет себя уважать. Особенно после случая с галантерейщиком.

Этот жалкий, запуганный человечек служил вечной мишенью для развлечений бандитской шайки, обосновавшейся в городке. Однажды негодяи накинули на него лассо и, волоча несчастного по улице, стреляли ему под ноги. Увидев это, Крэвет, ставший к тому времени редактором основанной им газеты «Оклахомский вигвам», двумя меткими, как всегда, выстрелами разбил две бутылки виски, из которых насильно поили забитого торговца.

С этого, собственно, и начинается главный конфликт картины — между законом и беззаконием, конфликт, носящий здесь, в отличие от многих обычных вестернов, символический характер. Мы привыкли к мужественному герою — шерифу или вольному стрелку, который борется с бандитами не мудрствуя лукаво, просто в этом он видит свое предназначение. Но Янси Крэвет — не рядовой шериф, он вообще не обременен официальными обязанностями такого рода. Это — убежденный пропагандист идеи национального процветания, покоящегося на правопорядке. Это — проповедник грядущего национального величия, немыслимого для него без следования христианским идеалам. И что из того, что проповедь свою он ведет не только с помощью газеты и библии, выступая на молитвенных собраниях в салуне, превращаемом за неимением пока другого помещения в церковь, но и с помощью револьверов: такова специфика условий существования — вот и все. В реальной жизни он должен был выглядеть — даже с поправкой на кольты — американизированным Дон Кихотом, пытающимся словом убеждения укротить разбушевавшуюся стихию, в реке которой потонет не только это слово, но и звук двух-трех справедливых выстрелов. В фильме он превращен в столпа нового общества, вводящего в нужные берега его буйные нравы.

Он расправляется с бандитами — и поодиночке и группами, как доведется. Он добивается в городке безукоризненного порядка и, когда этот порядок обретает прочность, уезжает дальше, ибо еще где-то заселяются новые земли и он должен выполнять свой долг там, где всего труднее. А Сабра остается руководить газетой, приобретая то же уважение, которое оказывалось Янси.

Бегут годы, сменяются десятилетия. И когда Америка вступает в первую мировую войну, Янси Крэвет совершает свой последний подвиг: уходит добровольцем на фронт, где отдает жизнь за честь и славу своей страны. И вот — тот самый торжественный финал с открытием памятника, кладущий последний штрих на портрет гражданина-легенды.

Мы рассчитываем, что читатель запомнит этот «Симаррон», потому что десятком-двумя страницами дальше на его рассмотрение будет представлен другой фильм того же названия, снятый по тому же роману, но тридцатью годами позже. И это позволит яснее понять, как время откорректировало и внутренние законы жанра и систему его идей. Но уже сейчас нужно сказать, что корректировка эта была отнюдь не всеохватывающей и что до сих пор на американский экран выходят патриотические сказки типа того, первого «Симаррона», дух которого оказался неистребимо живучим. Появилась даже — сравнительно недавно, чуть более десяти лет назад — картина, претендовавшая на то, чтобы стать антологией вестерна, в которой патриотическая легенда представала уже, по существу, официальной версией национальной истории.

Картина носила обобщенное название: «Как был завоеван Запад». На нее не пожалели затрат. К созданию этого многокрасочного широкоформатного зрелища были привлечены лучшие силы американского кино, прежде всего первоклассные операторы и актеры. Среди двадцати трех «звезд», снявшихся в фильме, значились имена почти всех выдающихся исполнителей героических ролей в вестернах — Генри Фонда, Джон Уэйн, Джеймс Стюарт, Грегори Пек, Ричард Уидмарк… Однако с режиссерами дело обстояло сложнее. Джон Форд, живой классик жанра, был приглашен, скорее всего, для придания ленте большей престижности, ибо он сделал всего одну новеллу из пяти — об эпохе Гражданской войны. Остальные четыре сюжета — начало пути на Запад, движение пионеров через прерии и стычки с индейцами, строительство трансконтинентальной железной дороги, ограбление поезда — сняли постановщики второго плана — Генри Хатауэй и Джордж Маршалл. Можно предположить, что выбор их на роль режиссеров столь официозной картины определялся в значительной степени именно их второстепенностью, которая при высоком профессионализме (а он им несомненно присущ) обычно есть знак рядовой индивидуальности. Мастера яркие, с резко очерченными творческими характерами, разумеется, не удовлетворились бы покорным следованием предложенной им концепции, они бы взорвали ее изнутри своим талантом, а как раз этого при специфике стоявшей перед фильмом задачи следовало опасаться больше всего.

Специфика эта была заложена уже в цикле очерков об своении Дальнего Запада, опубликованном журналом «Лайф». Как издания типа «Америки», рассчитанные на внешний мир, представляют историю страны и ее современность в отлакированном, приукрашенном виде, так много лет существовавший «Лайф» — с поправкой на психологию и вкусы американцев — вел ту же политику на внутреннем читательском рынке. И очерки о покорении Запада, положенные в основу сценария, не являлись исключением. Они представляли этот процесс как героическую идиллию, долженствующую служить примером грядущим поколениям. Их появление именно в начале шестидесятых годов было частью большой общегосударственной кампании по поднятию духа нации с помощью искусственных стимуляторов. Как раз тогда особенно расцвела система политических, идеологических, нравственных имиджей, призванных поддержать сильно пострадавшие от столкновений с действительностью общенациональные идеалы.

Фильм «Как был завоеван Запад» — попытка воспитания исторической легендой, выдаваемой за истину. Все пять его эпизодов связаны судьбой трех поколений одной семьи. Временные рамки картины охватывают свыше полувека: действие начинается в 1840 году и завершается в 1895. Нет смысла пересказывать сюжет, ибо он — как того и требует антология — состоит из типовых ситуаций. Все те же трапперы, преодолевая множество опасностей, пробираются через дремучие леса к Миссисипи, все те же фургоны пионеров движутся через бесконечную прерию, переправляясь через могучие реки, и так же свирепы индейцы, и так же мужественны переселенцы. Война прерывает их героический мирный труд, но вот она уже окончена. Уже строится знаменитая дорога, пересекающая всю Америку, — эпизод, дающий возможность блеснуть великолепным аттракционом, когда неисчислимое бизонье стадо мчится, занимая всю огромную плоскость экрана, прямо на зрительный зал. И, наконец, все это увенчивается сверхдинамичной, великолепно снятой сценой героического преследования отважного бандита, которое ведется на полном ходу поезда, груженного лесом. А в самый решающий момент лопается трос, бревна рассыпаются и герой повисает над бешено мчащейся ему навстречу землей. Но все, конечно, заканчивается благополучно, как оно и должно быть.

Дело, однако, не в содержании, а в подаче материала. Начать с того, что фильм сопровождает торжественно-оптимистический дикторский текст, официальную восторженность которого не может снять даже такой мастер житейской, неприподнятой речи, как Спенсер Трэси. И эта патетическая интонация, этот пафос гимна пронизывает всю экранную историю семьи Прескотов. Эти белокурые красавицы и статные красавцы с гвардейской выправкой, эти внешне суровые старики, в глазах которых светится несказанная доброта, не просто мужественны и добродетельны, не просто полны твердой решимости преодолеть любые препятствия, но и несут в себе мощный заряд веры в идеалы, вдохновившие пионеров — по утверждению авторов «Лайфа» — на поход к Западу. Им, пионерам, хочет убедить нас фильм всем своим строем, было мало личного счастья, они хотели счастья для всех.

Не в этом ли — великая Американская Мечта?

Скорее, ответим мы, в этом — великая Американская Легенда.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.