БОРИС ГРЕБЕНЩИКОВ ("АКВАРИУМ")

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

БОРИС ГРЕБЕНЩИКОВ

("АКВАРИУМ")

Концерты в Смоленске:

17 октября 1992 года (драмтеатр), организаторы: Артур Савицкий, Игорь Вакуненков

11 мая 1997 года (Дом офицеров), организатор Артур Савицкий

Б.Г.: "КТО ЛЮБИТ, ТОТ ЛЮБИМ..."

Интервью у Бориса Гребенщикова? Фантастика! А вдруг?! Конечно, мы сами мало надеялись на удачу и все-таки решили рискнуть...

В семнадцать тридцать мы были у драмтеатра. Лихо пробивались сквозь многочисленные кордоны билетеров и контролеров. (Пресса? А вы предупреждали заранее?"). Бойко договаривались со всевозможными организаторами ("Хочу сра­зу предупредить Гребенщиков дает интервью только тем, кто ему понравится с первого взгляда", "Постараюсь вам помочь, но ничего не обещаю", "Только через директора группы", "Нет, это невозможно! ", "Никаких интервью! Борис Борисыч ни с кем не хочет встречаться!"). Перекрестным огнем двух пар глаз настой­чиво пытались обаять директора группы Михаила Гольда ("Никаких встреч с прессой не запланировано. Если у вас что-то получится, то только благодаря ва­шей журналистской удаче")...

В двадцать два тридцать мы сидели в фойе гостиницы "Центральная" и все еще разрабатывали стратегию и тактику "добычи интервью". Потом сочиняли за­писку Б.Г. Потом пытались передать, ее с кем-то из "Аквариума"("Попробую. Если получится"). А потом стояли у входа в гостиницу, уже ни на что не надеясь. И вдруг...

Человек в черном шел, прижимаясь к стене и, видимо, пытаясь проникнуть в "Центральную" незамеченным.

- Борис Борисович, можно Вас на минутку?

Темный плащ, черный берет, серьга колечком. Лицо небритое. Глаза уста­лые, но такие добрющие. И улыбка, теплая теплая.

- Извините, мы хотели бы договориться об интервью.

- Да. конечно. Завтра в районе часа.

- А где?

- Я живу в 419-м номере. Приходите.

Мы встретились с Борисом в дверях гостиницы. Вместе поднимались на лиф­те, вместе входили в номер.

В 419-м - "легкий беспорядок". Б. Г. извиняется, приносит пиво. Мы усажива­емся в кресла друг против друга. Борис надевает очки, кладет на стол пачку "Беломора" и...

- Борис Борисович, за столько лет популярности Вам, конечно, пришлось да­вать много интервью, отвечать на массу вопросов. Но, может быть, есть такие вопросы, которые Вам еще не задавали, но на них очень хотелось бы ответить?

- Не знаю... Может быть.

- То есть сходу Вы не можете сказать?

- Нет.

- Однажды я была свидетелем такого разговора, когда девушка говорила дру­гой: "Я не люблю песни Гребенщикова, потому что я их не понимаю". В ответ прозвучало следующее: "Песни Б.Г. и не нужно понимать, их надо любить, на­слаждаться... " А что Вы думаете по этому поводу? Вас лично устраивает такое восприятие Ваших песен - то, что их просто принимают, не понимая, - или Вы все-таки вкладываете в них определенный смысл, который бы хотелось донести до зрителя?

- Понимаете, я не очень соглашусь с тем, что меня, скажем (или кого-то из нас) нужно просто боготворить. Но понимать нас бессмысленно по очень простой причине. Та вещь, которую человек понимает, немедленно перево­дится в формулу, в алгоритм, во что-то еще. Алгоритм попадает в руки бой­ких кооператоров (своеобразный военно-промышленный комплекс), из него делается "бомба", которой грохается определенное количество сотен тысяч человек.

Поэтому любое понимание порочно по своей природе. Как замечал кто-то из древних, наш мозг - это такая же часть нашего тела, как, скажем, кишечник, или почки, или ноги. И почему мы позволяем себе, чтобы нашими действиями управляла одна из частей нашего тела в большей степени, чем другая?

Сознание - это инструмент очень ограниченный. Пикассо по этому поводу очень хорошо сказал. Когда его ученики накинулись на него с вопросом о том, как же понять его картины, он говорит: "Что вы все пытаетесь понять мои карти­ны? Кто из вас пытается понять растущее дерево? Чего там понимать - оно растет и все. Относитесь так же к моим картинам.

О наших песнях можно сказать то же самое. Они есть. Их можно любить, можно не любить - это дело каждого. Они есть как факт. И тому, кто хочет на них настроиться, они могут что-то дать".

- Борис Борисович, когда слушаешь тексты Ваших песен, то создается впе­чатление, что Вы знаете какую-то вечную тайну жизни...

- Да. Знаю.

- В чем эта тайна?

- Понимаете, она словами не выражается.

- Этой зимой ходили упорные слухи, что Вы собираетесь уйти в монастырь, стать отшельником где-то на Соловках... Насколько эти слухи оправданы? И если это так, то чем было вызвано такое решение?

- Я не знаю, как это оправдать, но мы с Сережкой Курехиным зимой ушли в монастырь нового типа, в котором до сих пор и пребываем... Ну, очень нового типа.

- А что это такое?

- Курехин это объясняет как постижение святости через грех. Нельзя быть святым, не изведав греха. Но это так Курехин объясняет. Я к этому имею мало отношения, потому что я такая "бессловесная скотинка": я чувствую, что нужно делать, а как это называть, как объяснять - не знаю.

- Ваша неизменная черная одежда - это тоже какая-то часть монастыря ново­го типа?

- Нет. Это просто мой боевой наряд.

- Вчера после концерта одна женщина мне сказала, что у нее такое впечатле­ние, будто она сходила в церковь и причастилась...

- Слава Богу.

- То есть Вам приятно, что Вы смогли добиться такого эффекта?

- Это не мы этого добились - так получилось. То есть она сама этого доби­лась, а не мы.

Мы никак не претендуем на то, чтобы быть церковью - мы для этого слиш­ком сомнительны. Но то, что через нас идет - если кому-то это может помочь, слава Богу.

- Борис Борисович, человеческую жизнь часто представляют в виде зебры - то есть постоянная смена "белых"(хороших) и "черных"(мрачных) периодов. Как Вы преодолеваете свои безрадостные "полосы"?

- Я не помню никакого безрадостного периода никогда.

- Вы всегда счастливы?

- Любой человек всегда счастлив.

- То есть?

- Я не помню, кто так сказал... А, Ричард Бах. Он сказал: "Есть один простой тест определить - все ты сделал в жизни или нет. Если ты еще жив, значит не все". Это ключ к счастью. Пока каждый из нас жив, значит мы еще не все сделали в жизни, значит что-то еще происходит, и человек это понимает, то это уже счас­тье.

- Вы интересуетесь политикой?

- Политику я считаю худшей формой шарлатанства.

- А политиков? Допустим, Ельцин Вам симпатичен?

- Я никогда в жизни не опускаюсь до того, чтобы начинать думать: симпати­чен мне кто-то из них или нет. Мне они безразличны. Я с большей симпатией отношусь к нему как к человеку, наверное, как к любому другому.

- Вы любите все свои песни или у Вас сеть любимые и нелюбимые, удачные и неудачные?

- Невозможно сказать, у меня все-таки их много.

- Много неудачных?

- Нет. Неудачных я не пою.

- А вообще такие бывают?

- Нет. В каждой что-то горит, какой-то огонь. (Нас прервал настойчивый стук в дверь).

- Да, сэр.

- Боренька, обедать.

- Радость моя, спускаемся. Я буду внизу через... минут через пять.

- Борис Борисович, скажите...

- Как тяжело называться Борисом Борисовичем, если бы Вы знали!

- Да? А как Вам больше нравится? На устах поклонников Вы и Боб, и Б.Г., и Борис, и Борис Борисович...

- На Боба я вроде уже не тяну - костюмчик на мне приличный. А Борисом Борисовичем чувствовать себя - это... Такое ощущение, что я Ленин, стою - одна кепка на голове, другая в руке...

- А как Вам нравится?

- Не знаю.

- Скажите, среди Ваших песен были автобиографические или навеянные ка­ким-то случаем из Вашей жизни?

- Любая песня - как молитва. Она не имеет никакого отношения к жизни. Она складывается как она есть. И что она значит, и зачем она это значит - неиз­вестно.

- Что бы Вы хотели сказать своим поклонникам?

- Во-первых, я очень благодарен городу Смоленску, потому что здесь у меня абсолютно из ничего появилась новая песня. Впервые месяца за четыре. Это для меня очень много значит. Поэтому я просто встаю на колени и целую пол. Это Вам всем большое спасибо!

А во-вторых, я рвался сюда четыре года и все-таки дорвался. Я рад, что все-таки приехал в Смоленск. И вроде все получилось. Я счастлив глубоко...

***

Уходить, конечно, не хотелось. Добрая улыбка Б.Г., его мягкий, порой с иро­ничными нотками голос, непринужденность обстановки - все располагало к обще­нию. Но... Обед - святое дело. И мы стали собираться. Уже у порога, не удержав­шись, спросили:

- А это правда, что Вы даете интервью только тем журналистам, которые Вам понравятся с первого взгляда?

- Да, правда.

***

... В полумраке зала загорались маленькие огоньки - вспыхивали свечи, спички, зажигалки. Строгие контролеры ходили по рядам и старательно все тушили. Но огоньки загорались снова: в партере, на балконе, в ложах... И на сцене горели лампадки...

Б.Г., весь в черном, пел. Зрители сидели и стояли кто где мог - на ступеньках, в проходах, у сцены... Это было даже больше, чем аншлаг...

Борис работал без перерыва. В бинокль без труда просматривались капельки пота на лбу...

С последним аккордом песни зал наполнялся оглушительными воплями, виз­гом и бурей аплодисментов...

А мы не кричали и даже не хлопали. Потому что после его песен не хотелось никакой суеты. На душе было легко и торжественно. Мы причащались искусст­вом Б.Г....

Борису Гребенщикову пытались понравиться Ольга Суркова и Наталья Лобанова, ("Смена", №-43, 24 октября 1992г.).