АТАРОВ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

АТАРОВ

В начале тридцатых годов жил я во Владикавказе, работал в газете, много ездил по равнинам и горным дорогам. Был — и не раз — в Садоне, на рудниках, в Беслане, где строился маисовый комбинат, в теснинах Терека и, разумеется, на Гизельдоне, где в ту пору укладывались последние камни гидростанции. И хорошо помню: куда бы ни устремлял свои стопы, всюду мне называли имя писателя, который уже побывал здесь до меня, неизменно одно и то же! Ну что тут скажешь? Ты считаешь, что торишь заповедную тропу, а ее уже кто-то прошел до тебя. Первый раз ты это как-нибудь переживешь, а когда тебе говорят об этом вновь и вновь, больших симпатии к твоему тайному сопернику ты не испытываешь.

Впрочем, справедливости ради следует сказать, что была в творчестве этого писателя одна черта, которая подкупала: то, что он писал, было отмечено не только оперативностью, но и значительными стилевыми достоинствами. Я сказал: не только оперативностью. Но и оперативность была завидной. Поистине тебе следовало еще понять, как складывалась география написанного, в такой мере обширная, в какой она может быть, если учитывать бескрайние наши пространства.

Сегодня мы имеем возможность ответить на этот вопрос более полно, чем прежде, по той самой причине, что вышло в свет наиболее обстоятельное двухтомное издание того, что написал Николай Сергеевич Атаров.

Двухтомник Николая Атарова состоит из вещей, добытых в поте лица. Автору его, что называется, на роду было написано добывать строки нелегким трудом, потому что тот, кто вызывал его к жизни как писателя, сам был таким (Николай Сергеевич начинал в «Наших достижениях»). И двухтомник, о котором идет речь, пожалуй, является в первую очередь свидетельством верности горьковскому принципу: утвердить бытие как деяние.

Факт никогда не будет произведением искусства, если он не окрылен сознанием и образным мышлением художника. Все это очевидно, но есть и в факте нечто такое, что влечет к нему художника: энергия правды, сила достоверности. Кажется иной раз: призови фантазию, изобрети, и то, что ты создашь силой своего вымысла, будет ярче и многоцветнее факта, добытого в жизни. Но все-таки художник тянется к факту, добытому в горниле бытия. Он, этот факт, для художника тот камертон, по которому подчас определяешь степень убедительности, а следовательно, и силу вымысла. И как ни богата твоя фантазия, жизнь богаче ее. Поэтому то, что подскажет факт, может навести на мысль, которая в иных обстоятельствах не обязательно посетит тебя. К тому же факт, подсмотренный в жизни, — это и новая деталь, и новый образ, и новые краски... Давно установлено: секрет долголетия мастера — в постоянной новизне изобразительных средств. Как ни наивен с первого взгляда поход за тридевять земель за чудо-жар-птицей, именуемой в просторечии фактом, этот путь нередко является кратчайшим путем к успеху.

Все эти мысли приходят на ум, когда думаешь об атаровских произведениях, таких, как «Повесть о первой любви», «Коротко лето в горах», и других. Близость к жизни подсказала писателю эти сюжеты. Да только ли в близости к жизни дело? Ведь это труд требовательного художника. Я вижу, каким языком написана атаровская проза, как соотнесены пропорции даже в этюдах, как найдены детали и как интересно все это по мысли.

Кстати, при обстоятельствах равных Н. Атаров предпочитает газету, потому что она дает возможность ему говорить с многомиллионной аудиторией. Что же касается качества, то оно у него не подразделяется на нечто такое, что пишется для сегодняшнего дня и для будущего читателя. Скажу больше: то, что он делает для сегодняшнего дня, как раз и рассчитано на долгую жизнь.

Многое из того, что написал Н. Атаров, рождено писательской причастностью к жизни. Педагог по образованию, а еще точнее — просвещенец (в том высоком значении этого слова, какое оно обрело у нас в первое десятилетие после революции), он, став писателем, не перестал быть и просвещенцем. Именно с этой целью, будучи депутатом одного из райсоветов Москвы, пришел он в педагогическую секцию и немало там сделал доброго. Для конкретного дела и для литературы. Его книга «Не хочу быть маленьким» — плод этого труда и этих раздумий, проникнутых высокой гражданственностью. Педагогические этюды Н. Атарова имеют и самостоятельный интерес. И являются своеобразной разведкой боем к его главным произведениям, посвященным большим проблемам нашей молодежи.

Читая произведения многих наших мастеров литературы, созданные не за одно десятилетие, мы видим: возник новый тип писателя, для которого пафос гражданской темы и гражданского деяния — его существо, его первосуть.

В атаровской книге «Не хочу быть маленьким» есть такие строки: «В детстве горячее солнце, гуще трава, обильнее дожди в смертельно интересен каждый человек». Мне кажется, что волнение, которое владеет тобой, когда ты читаешь эту книгу, объясняется тем, что автор как бы сомкнул свое детство с заревой порой жизни своих героев, свой Владикавказ с таежной Сибирью, Пятихатками, Одессой, Москвой, где живут описанные им люди.

Редко в каком рассказе Атаров не обращается к Владикавказу и владикавказцам — они колоритны и духовно красивы, его земляки. Здесь и осетинский Эдисон — Цыпу Байматов, по мысли которого была воздвигнута гидростанция на реке Гизельдон. И народный артист Владимир Тхапсаев, великолепно сыгравший на осетинском языке шекспировские роли. И профессор Всеволод Александрович Васильев, давший крылья многим, в том числе и Атарову.

Случилось так, что я прожил во Владикавказе, нынешнем Орджоникидзе, несколько лет и знал героев Атарова. Ходил с Байматовым из Кобани в Даргавс, когда строился Гизельдон. Был свидетелем первых шагов осетинского театра. Не раз беседовал с Васильевым. Знал атаровский Владикавказ, не зная Атарова. Не помню, говорил ли я с Васильевым о его питомце. Если говорил, Всеволод Александрович мог произнести нечто такое, что я слышал от него не раз: «Психология человеческого поступка — это и есть литература». Не зная моих отношений с Владикавказом и Васильевым, Николай Сергеевич, в сущности, повторил слова своего старого учителя, когда двадцатью годами позже я принес ему в журнал «Москва» повесть. Видно, нечто кровное перешло от учителя к ученику. Кровное. Вот прочел новую книгу Николая Сергеевича, и она отозвалась в моем сердце словами его старого профессора: «Психология человеческого поступка — это и есть литература».

Даже интересно, как книга, которая, в сущности, является сборником газетных и журнальных очерков автора, может так взволновать читателя, стать зримым событием общественной и литературной жизни. Великие потрясения жизни, вызванные революцией, и человек — вот ведущая мысль книги. Психология человека, весь уклад быта и прежде всего семья и школа. Именно семья и школа. Отец. Мать. Дети. Учитель. Ученики.

Око книги, ее прозорливый взгляд — сам писатель, его мировоззрение, гражданская совесть, его способность видеть правду, его верность этой правде, верность храбрая, бескомпромиссная. У Атарова есть возможность в самой книге поговорить па эту тему с читателем. Прямо на эту тему. В книге четыре очерка о писателях — Гроссмане, Паустовском, Иване Катаеве, Пановой. В прекрасном очерке о Василии Гроссмане автор ответил на кардинальный для себя вопрос: как он представляет себе призвание писателя? «Быть писателем-антифашистом — значит обладать гражданской зоркостью, чувствовать ответственность перед мертвыми, читать свою рукопись глазами тех, кто погиб». Это сказано с прямотой и храбростью правды: «...читать свою рукопись глазами тех, кто погиб».

По мнению автора книги, к бесстрашию подвигнул писателя народ на войне. С бесстрашием большого художника он сшибает силы-антагонисты, утверждая честь и совесть. Атаров по образованию педагог. Его большая проза — «Повесть о первой любви» и «Коротко лето в горах» — посвящена проблемам молодежи. Молодежь и комплекс проблем, ее волнующих, живут и в книге Атарова. Писатель создал здесь свой жанр. Он называет его очерком-рассказом. Я бы назвал этот жанр педагогической новеллой. Она всегда насущно злободневна, эта новелла, проблемна, интересна по своей философской сути, по изобразительным средствам. В отличие от многих произведений документальной литературы, новеллы Атарова отнюдь не однодневки. Убежден, что их будут читать завтра с той же страстью, с какой мы читаем их сегодня. И не только потому, что из множества проблем, которыми отмечен сегодняшний день, Атаров избрал самые острые и вечные, — сами новеллы художественны.

В сочетании с возможностями большой ежедневной газеты столь мобильный жанр, как атаровская новелла, средство действенное. Оно позволяет писателю, ищущему все новых и новых форм сопричастности с действительностью, не утрачивать контакта с жизнью. Однако писатель не переоценивает здесь своих данных. Он понимает, что и опыт жизни, и ратный труд в годы войны, и немалое журналистское умение не могут дать ему всего, что требует избранная им стезя.

В самом деле, профессиональное умение писателя, как и его жизненный опыт, мертво, если автор далек от того, чем живет народ сегодня. Будить беспокойство, не дать «заслониться и остынуть»!.. Именно этим объясняется неуемная жажда, с которой Атаров ищет общения с живой жизнью, будь то неожиданный полет за пять тысяч километров от Москвы, где трагически оборвалась жизнь девочки, или работа в комиссии по борьбе с беспризорностью, куда повлекли его депутатские обязанности.

Не дать заслониться и остынуть!.. То, что делает писатель, по сути своей не только литература, но и педагогика, а он сам просвещен в том значении этого слова, в каком его понимали наши первоучители Луначарский, Крупская, Макаренко. Да и предметом разговора является событие, для педагога проблемное. Только пределы аудитории необычны — сотни писем, идущих в адрес Атарова, дают лишь приблизительное представление об этих пределах.

Нередко писатель просит слова в связи с событием, которым отмечен минувший день. Событие ёмко. В нем и философия времени, и психология человека, и единоборство сил-антагонистов, единоборство смертельное. Силы эти не анонимны. Не на жизнь, а на смерть идет борьба нового со старым, добра со злом. Борьба, первыми жертвами которой почти всегда являются дети. И вот писатель говорят с тринадцатилетним правонарушителем, пытаясь вникнуть в смысл глубоко трагических слов, произнесенных мальчиком: «А мне никогда не исполнится четырнадцать». Или устремляется за пять тысяч километров от Москвы, чтобы склониться над железнодорожным полотном, где за несколько дней до этого бросилась под поезд четырнадцатилетняя девочка — недомыслие родителей толкнуло ее на это. Или, вызванный неожиданно телефонным звонком на людную московскую площадь, стоит перед девочкой в заячьей шапке, решившей поведать ему историю о неумном директоре, историю столь же скорбную, сколь и поучительную. И писатель исследует событие, чтобы по прямой от него дойти до правды. Дойти не заслоняясь.

И выводы, к которым обращается писатель, звучат почти афористично.

К человечеству надо идти от человека.

Чем больше самоуправления, тем меньше самоуправства.

И еще.

Ничто так не обезоруживает человека, как узаконенное зло. Формы этого зла могут быть различны, но одно характерно и для него: оно обороняется законом, и подчас небезуспешно. Ничто так не способно искалечить юную душу, как это. Самодур, ставший директором школы, — это достаточно узаконенное зло. И не только для ребенка, поле зрения которого в этом возрасте ограничено самой природой, но и для школы.

Кстати, в одном из рассказов книги писатель повествует о том, как он участвует в изгнании такого директора: человеку с совестью не страшно зло, если даже оно легализовано. Совесть ведь идет не от бумаги, узаконившей зло, а от первозакона государства, у колыбели которого стояли Октябрь и Ленин.

Писатель сделал благо: не позволил обратить закон в щит, способный прикрыть зло. Разумеется, важно, что он помог покарать самодура. Еще важнее, что сберег чистоту закона. Для всех важно. Для детей — во сто крат.

Книга повествует о событиях подчас нерадостных, однако мы закрываем ее со светлым чувством. Почему так? Это книга человека, глубоко верящего в свой идеал. Книга коммуниста, для которого превыше всего судьба того большого и во веки веков непреходящего, что во всем мире зовется русским Октябрем. Своеобразным камертоном здесь является новелла «Ночь в Зарамаге», новелла об Осетии, новелла вдохновенная и глубоко философская, о маленьком народе, который завоеватели загнали в скалистые тупики, раздробив по ущельям. О маленьком народе, который Октябрю обязан своим физическим существованием, самим своим спасением. «Какой же силы нужен был переворот жизни, чтобы горы как будто прилегли и выпустили из ущелий запертый в них маленький парод». В этом рассказе — пафос книги, ее истинное звучание и то большое, что в конечном счете является эпицентром работы писателя, — его вера.

У литераторов, когда-то работавших в журнале «Наши достижения», говорят, пользовался успехом такой рассказ. В журнале существовало правило: все рукописи, поступающие в редакцию, посылались Горькому в Сорренто. Так сделали и с первой атаровской рукописью, — кажется, то был очерк об осетинском Эдисоне, с которого мы начали рассказ. Когда минули положенные месяцы и автор пришел в редакцию, чтобы узнать о судьбе рукописи, редакторы встретили ого едва ли не одними и теми же словами: «Держите его, ребята!» Молодой автор был и ошеломлен и озадачен, однако ненадолго. Ему показали рукопись его очерка, вернувшуюся от Алексея Максимовича. Доброе отношение к очерку и его автору Горький выразил весьма определенно: «Держите его, ребята!»

Оказывается, к приходу Атарова в литературу Алексей Максимович был причастен, и весьма непосредственно: выбор и на этот раз был стоящим. По разным поводам я читал письма Николая Сергеевича к литераторам. Среди них были литераторы отнюдь не только молодые. Тем более характерно, как дорожили они мнением Атарова. В этих письмах были гражданская зрелость, и вкус, и интеллект, и та доброжелательность, без которой немыслим разговор людей творческих. И я подумал: горьковская школа.

Старая истина гласит: только бескорыстие воздается сторицей. Жизнь и труд писателя, так кажется мне, отразили эту истину.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.