В немецкой улице, у братьев Блюментростов (Дом № 30 по Миллионной улице)

По сравнению с другими петербургскими улицами Миллионная, возможно, не столь сильно пострадала от вандализма властей, но все же и здесь остались следы варварского отношения к культурному наследию прошлого. Ее незаживающая рана – это безобразно перестроенный в 1931 году старинный особняк знаменитой полуночницы, княгини Е. И. Голицыной (дом № 30), прославившейся дружбой с лучшими людьми пушкинской эпохи.

Ей принадлежали два смежных дома. Один был трехэтажный, в семь окон по фасаду, в классическом стиле, а другой – двухэтажный, в пять окон; из них сохранился лишь первый, да и то в изуродованном виде; второй же, отошедший к новому владельцу, присоединили к соседнему дому № 32/4 при его расширении.

История этого участка, длинная и сложная, началась на исходе петровского царствования, когда Миллионная еще именовалась Греческой слободой (позднее она стала называться Немецкой улицей) и ничем не напоминала ту, что мы знаем сегодня. В 1723 году по проекту архитектора Н. Микетти Канцелярия от строений начала возводить на этом месте одноэтажные каменные палаты с четырехоконным мезонином, предназначенные для лейб-медика И. Л. Блюментроста.

В ту пору строили не быстро, а посему работы растянулись на целых пять лет. За это время успел умереть Петр I, через два года за ним последовала Екатерина I, и на трон вступил внук покойного государя – Петр II, еще не вышедший из отроческого возраста, но вскоре также отправившийся вслед за дедом «в ту страну, откуда ни один не возвращался».

Дом № 30 по Миллионной улице. Современное фото

И всех их заботливо лечил, а затем искренне оплакивал «лейб-медикус» Иван Лаврентьевич Блюментрост, чьи услуги оплачивались невероятно высоким по тем временам жалованьем – 3 тысячи рублей в год. Правда, деньги эти он получал недаром: его стараниями врачебное дело в России было поставлено на совершенно иную, гораздо более высокую ступень.

Именно И. Л. Блюментрост представил Петру I проект преобразования медицинского дела в империи. В соответствии с ним 7 октября 1721 года учреждалась особая канцелярия или коллегия, ведавшая освидетельствованием аптек, установлением определенных цен на лекарства и, главное, экзаменовавшая всех врачей для приобретения права на свободную практику. «Понеже, – как гласил указ, – неученые, скитающиеся без всякого наказания, дерзновенно лечат, в чем великую вреду жителям учинить могут».

Сам Блюментрост и возглавил вновь образованное учреждение, получив при этом звание «архиатера», то есть главного врача. По его же почину в 1728 году в Москве, куда перебрался к тому времени царский двор, открылась первая в России лечебница для приходящих.

Еще более заметной фигурой был младший брат Ивана Блюментроста – Лаврентий, ему принадлежит честь воплощения в жизнь петровского замысла о создании российской Академии наук. Несмотря на большую разницу в возрасте, братья были очень близки и жили дружно в одном доме.

Так же как и брат, Лаврентий получил солидное медицинское образование в лучших западных университетах, после чего вернулся в Россию и занял место придворного лекаря при сестре Петра, царевне Наталье Алексеевне. Вскоре по поручению царя он вновь отправился за границу для консультации с тамошними врачами относительно болезни государя. При этом он не упустил возможности пополнить свои знания; тогда же, по совету Блюментроста, купили знаменитую анатомическую коллекцию доктора Рюйша, составившую ядро созданной позднее Кунсткамеры.

После смерти в 1719 году лейб-медика Арескина Л. Л. Блюментрост занял его должность, одновременно получив под свое начало императорскую библиотеку и Кунсткамеру, а с 1724 года он вместе с Шумахером активно принялся за устройство Академии наук. Благодаря знакомству с немецким философом Вольфом и при его посредничестве Блюментросту удалось убедить приехать в Россию нескольких известных ученых; их поместили в конфискованном у барона Шафирова доме на Петербургской стороне. Там же 27 декабря 1725 года, в присутствии императрицы, состоялось первое торжественное заседание новоучрежденной Академии наук, президентом ее назначается Л. Л. Блюментрост.

С воцарением Анны Иоанновны для братьев начались тяжелые времена. В сентябре 1730 года, вследствие доноса нового лейб-медика Ригера, «за многие непорядки при верхней аптеке» И. Л. Блюментрост лишился одной из своих должностей, а годом позже его и вовсе уволили, отняв вдобавок гатчинскую мызу, пожалованную ему Петром I. Отставленный от службы, Иван Лаврентьевич поселился в Москве, где у него тоже имелся дом. Однако после того, как его московское жилище сгорело дотла, ему пришлось вернуться в Петербург и хлопотать о выдаче недоданного при отставке жалованья. Остаток жизни он провел в полной безвестности в своем доме на Миллионной.

Поначалу не лучше сложилась судьба и у Лаврентия Блюментроста. После кончины Петра II он не смел показываться на глаза новой императрице, питавшей недоверие к его медицинскому искусству, и жил во дворце ее сестры, герцогини Мекленбургской. В 1732 году царский двор возвратился в Северную столицу; вместе с ним вернулся и Л. Л. Блюментрост. Но сколь непохожа стала нынешняя его жизнь на прежнюю! Он лишился всякого значения как врач, и его авторитет как президента Академии наук также упал. В довершение зол 14 июня 1733 года умерла покровительница Блюментроста, герцогиня Мекленбургская, и на него вновь посыпались обвинения в неправильном лечении.

Государыня повелела начальнику Тайной розыскной канцелярии А. И. Ушакову произвести над ним следствие. Никакого злого умысла доказать, разумеется, не удалось, и дело кончилось тем, что бедного доктора отрешили от всех должностей и выслали обратно в Москву, где он вынужден довольствоваться одной частной практикой. Знай Лаврентий Лаврентьевич русскую историю, он мог найти утешение в том, что при царе Иване Грозном его просто-напросто посадили бы на кол или сварили в кипятке, не утруждая себя доказыванием вины!

В конце 1730-х годов ему удалось-таки получить место главного доктора Московского военного госпиталя с полуторатысячным годовым окладом. Восшествие на престол Елизаветы Петровны улучшило положение бывшего лейб-медика: заступничество Лестока, указавшего в своем ходатайстве на прошлые заслуги Блюментроста, возымело действие – ему возвратили чин действительного статского советника и на тысячу рублей увеличили жалованье.

В 1754 году Л. Л. Блюментроста назначили на должность куратора только что открывшегося Московского университета. Вызванный И. И. Шуваловым в Петербург для переговоров по этому вопросу, он скончался в марте 1755 года от грудной водянки. Похоронили Лаврентия Блюментроста в ограде Сампсониевской церкви на Выборгской стороне, в одной могиле с братом Иваном, пережившим его ровно на год.

Еще находясь во владении И. Л. Блюментроста, дом на Миллионной в середине 1740-х годов до основания перестроен и расширен за счет сноса ворот. После смерти первого владельца он неоднократно менял хозяев. Среди них и внук фельдмаршала Миниха, и вдовствующая баронесса А. Б. Строганова, и князь М. В. Долгорукий. Как видите, компания избранная, аристократическая. Но в 1792 году брат умершего незадолго перед тем князя продал ненужный ему дом представителю новой знати – полковнику Семеновского полка И. Л. Альбрехту, вышедшему из низов и завоевавшему место под солнцем сомнительными путями и средствами.

Его дед Иоганн, или, как называли его на русский лад, Иван Альбрехт, был тайным фискалом Бирона, переметнувшимся после ареста герцога на сторону правительницы Анны Леопольдовны. Он усердно шпионил за цесаревной Елизаветой Петровной и, когда та вступила на престол, отправился в ссылку. Тем не менее род его не пропал и не сгинул, а внуки и правнуки достигли высоких чинов и отличий.

В 1810 году участок И. Л. Альбрехта купила у его наследников недавно вернувшаяся из-за границы княгиня Е. И. Голицына. Она немедленно приступила к перестройке доставшегося ей дома, пожелав сделать из него два: трех- и двухэтажный. Княгине, а точнее – приглашенному ею архитектору не пришлось ломать голову над оформлением фасадов: в 1809 году изготовлены и утверждены образцовые (типовые) проекты, разработанные, как полагают, зодчими А. Захаровым, В. Стасовым, Л. Руска и В. Гесте. Оставалось лишь выбрать из сотни листов те, что пришлись по вкусу.

Сохранившееся изображение домов Е. И. Голицыной позволяет утверждать, что их облик почти идентичен двум типовым фасадам, поэтому вопрос об авторстве решается сам собой. Впрочем, во времена единообразного архитектурного мышления он, на мой взгляд, не имеет принципиального значения.

О княгине Евдокии Ивановне Голицыной написано столько, что к этому трудно что-либо добавить. Юношеская любовь Пушкина, одна из самых красивых и образованных женщин той поры… Однако меня поразило другое: в эпоху бытовавшего в высшем обществе абсолютного преклонения перед Европой, особенно перед Францией, княгиня, воспитанная на французский лад, сохранила русскую душу и восторженный патриотизм. Порой русофильство Евдокии Ивановны принимало крайние формы, вроде объявленной ею в 1840-х годах войны картофелю – в разведении овоща она видела угрозу национальной самобытности!

На своем надгробии в Александро-Невской лавре княгиня завещала вырезать следующую надпись: «Прошу православных русских и проходящих здесь помолиться за рабу Божию, дабы услышал Господь мои теплые молитвы у Престола Всевышнего для сохранения духа русского». Такова была ее трогательная вера в свой народ, за что многое ей простится…

Е. И. Голицына

В 1852 году владения покойной Голицыной перешли к князю Д. А. Лобанову-Ростовскому. Он оставил трехэтажный дом № 30 за собой, а двухэтажный спустя некоторое время продал в другие руки. Не изменивший наружного вида особняк на Миллионной принадлежал Лобановым-Ростовским до самой Октябрьской революции. Его дальнейшая печальная судьба читателю известна.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.