Глава 45

Глава 45

Летом 1997 году мы с Расулом решили навестить художника Бенуарда Степанова.

С высоты одиннадцатого этажа его новой мастерской открывалась широкая панорама Москвы с видом на высотное здание университета на Воробьевых горах.

— Беник, — какое счастье видеть Москву с высоты птичьего полета. После твоих многолетних скитаний по подвалам, из окон которых были видны только ноги прохожих, наконец, сбылась мечта о светлой просторной студии. Я вижу, на стене уже появились новые пейзажи — университет, освещенный вечерним солнцем. Этюды Хивы, Самарканда, пополнились московскими работами.

— Да, уж, Беник, отхватил ты классное помещение. Здесь можно не только работать, но и жить! Прекрасный бытовой блок с ванной и кухонькой, — сказал Расул, не останавливая своего внимания на картинах.

— Да, — согласился Беник, — теперь я езжу домой только на выходные. Моя жена Ира говорит, что я — на пятидневке. Располагайтесь, сейчас закусим и выпьем.

Беник вытащил из холодильника тарелочку с тремя сосисками, початую банку зеленого горошка и несколько тоненько порезанных ломтиков хлеба.

— Я в магазин сегодня еще не ходил, закусим тем, что есть, — сказал он, ставя на стол водку.

Расул открыл свою сумку:

— Беник, ты свой пузырек поставь обратно в холодильник, мы пришли не с пустыми руками, — и вытащил бутылку и свертки с закусками.

— Выпьем за твой светлый храм искусства, — подняв рюмку, торжественно произнес Расул.

Мы выпили, закусили аккуратно нарезанными кругляшками сосисок.

— Беник, — сказал я, — помнишь художественный салон в Ашхабаде, где ты работал директором?

Художественный салон Беника находился буквально в пятидесяти метрах от проходной Центрального комитета партии Туркменистана на престижной улице Карла Маркса, на первом этаже двухэтажного здания.

— Еще бы! — улыбнулся Беник, — счастливое время! Ты же помнишь, какие люди у меня собирались! В конце рабочего дня я закрывал дверь салона, опускал жалюзи на окнах и у меня начиналась молодежная тусовка. Собиралась богема: художники, архитекторы, журналисты, актеры, балерины. Там я и познакомился со своей женой Ирой, геологом из Москвы. Она работала в Туркмении после окончания института.

— Теперь, Беник, здания, где был твой салон уже не существует, да и улицу переименовали. Этот дом снесли, как и несколько других капитальных зданий, — рассказал я, — на их месте построили огромный президентский дворец с золотым куполом, посадили пальмы, соорудили фонтаны, бассейны. Центра города не узнать. Знаменитую горку сравняли с землей.

— Как и горку? — удивился Беник, — это же древняя крепость, историческая достопримечательность города!

— Она не вписывалась в новый генплан, как говорили, да и исторический музей — бывший дом генерал-губернатора Куропаткина — тоже не вписался, — продолжил я.

— Жаль, — грустно произнес Беник, — я родился в Ашхабаде, там прошло мое детство, там я пострадал в землетрясение 1948 года, после чего долго лечился в Баку. Даже после стольких лет эти травмы дают теперь о себе знать сильными болями. Но не будем о грустном. Давайте выпьем за то, что мы живы и еще можем работать.

Прошло несколько дней после нашего визита к Бенику. Вечером он позвонил Расулу и предложил нам сходить на выставку группы «Пленер» в Московский дом художника на Кузнецком Мосту.

— Сегодня последний день, завтра выставка закрывается, — сказал Беник.

Расул был занят на работе, и я поехал на Кузнецкий Мост без него. Нас с Беником пропустили по членским билетам Союза художников. На стенах и стендах висели картины и этюды с натуры. Я бегло, без особого интереса разглядывал их, они казались мне скучными. Неожиданно в центре зала я увидел круговую экспозицию, которая привлекла мое внимание. Этикетки, как всегда, были повешены низко, но я не поленился нагнуться, чтобы прочитать фамилию автора: Римма Исакова. Это имя мне показалось знакомым.

Я припомнил свой давний разговор в кафе Центрального дома художников с Валентиной Сергеевной Фадеевой, тогда старшим инспектором отдела охраны памятников, художественных музеев и выставок Министерства культуры СССР. Мы сидели за столиком вместе с популярной тележурналисткой Нинель Шаховой. Она освещала в программе «Время» значительные художественные выставки.

Фадеева познакомила меня с журналисткой:

— Живописец Владимир Артыков, тот самый, о картине которого ты, Нинель, позавчера рассказывала в программе «Время», говоря о Всесоюзной художественной выставке.

— Очень приятно, — ответила она — теперь я знакома не только с вашими картинами, но и лично с автором. Удалось ли посмотреть мой репортаж в эфире?

— К сожалению, я не видел, но мне рассказали друзья, — ответил я. — Спасибо большое! Художники не избалованы вниманием прессы.

— Не скромничаете, Владимир. Когда я готовила о вас репортаж, вспомнила, что совсем недавно по центральному телевидению прошел большой фильм, где вы сами рассказываете о своих картинах.

В кафе было как всегда многолюдно, за соседним столиком непрерывно смеялись четыре молодых женщины. Лицо одной из них мне показалось знакомым. У нее была характерная большая копна золотистых волос с челкой. Я припомнил, что раньше видел эту женщину на вернисажах в Манеже.

Фадеева перехватила мой взгляд и тихонько сказала:

— Эта высокая рыженькая — художник Исакова Римма, очень тонкий колорист, в ее пейзажах чувствуется хорошая профессиональная школа.

Нинель с грустью взглянула в сторону заразительно смеющихся девушек:

— Валя, как приятно смотреть на молодежь, им всегда весело.

И повернувшись ко мне, спросила:

— Володя, если не секрет, какую картину вы пишете к следующей выставке?

— Я не делаю секрета из своих планов, сейчас разрабатываю тему материнства, название еще не созрело. Думаю представить картину к Всесоюзной выставке в Манеже. Скоро улетаю в Варшаву, у меня там две персональные выставки, сначала в Гданьске, а через месяц в Варшаве.

Всматриваясь в живопись Риммы Исаковой, я понял, что в ее работах сплав русской школы — мастеров Серова,Нестерова, Ромадина и французской — Ренуара, Писсаро, Сислея.

И тем ни менее у работ Исаковой был свой самостоятельный художнический язык, выгодно отличавшийся от языка других авторов, представленных на выставке.

— Беник, посмотри, — сказал я, — из всех картин только полотна этой художницы соответствуют названию выставки — «Пленер». Ее живопись наполнена солнечным светом и воздухом.

— Ты прав, я тоже так думаю, — ответил он. — Пройду еще раз по залу, посмотрю на работы моей соседки по мастерской. Это она меня пригласила на выставку. Мы с Элеонорой Шабловской долго работали на одном Комбинате декоративно-оформительского искусства.

Я с удовольствием рассматривал работы Исаковой. Смотрительница зала подошла ко мне. Я подумал, что она хочет предупредить меня о том, что пора уходить и, опережая ее, сказал:

— Сейчас досмотрю работы и уйду.

— Что вы, что вы, не волнуйтесь, спокойно смотрите. Я подошла к вам совсем по другому поводу. Просто мне тоже очень нравятся работы Риммы Исаковой. Удивительно тонкий колорит. Это понимают только истинные ценители искусства. Как правило, авторы любят только себя и свои картины, и при этом ругают всех других художников. А вы — любитель живописи или хотите купить картину с выставки?

— Нет, я художник, а, как известно, художники не покупают картины друг у друга.

— Это правда. А вот у Исаковой, на днях, когда я дежурила, хотел купить картину известный сценарист. Он и в кино снимается как актер, вы его, наверняка, знаете и видели — Виктор Мережко. Он был с молоденькой девушкой, и они долго рассматривали выставку, обходя зал, и опять возвращались к работам Исаковой, внимательно смотрели и как будто что-то выбирали. Потом Мережко обратился ко мне, показав рукой на одну из картин Исаковой:

— Нам понравился этот пейзаж, я хотел бы его приобрести, вы не могли бы подсказать, как мне связаться с автором.

— Очень даже могу, она вон там сидит за столиком в группе художниц, сейчас я ее позову.

Когда Римма подошла к Мережко я слышала весь разговор. Он обратился к ней с предложением купить картину, поинтересовался ценой, сказав, что хочет сделать подарок девушке ко дню рождения. Римма ему отвечает, что ей приятно продать картину известному творческому человеку. Только зачем переплачивать лишние деньги, выставка завтра закрывается, она продаст картину гораздо дешевле прямо из мастерской, ведь зал берет половину стоимости работы. Они обменялись визитками.

Римма дала мне свой фотоаппарат с просьбой сфотографировать их вместе на фоне понравившегося Мережко пейзажа. Затем они расстались с условием, что Мережко придет к ней в мастерскую.

Римма рассказала художницам о разговоре с покупателем.

— «Куй железо, пока горячо», — резко делая жест рукой и рассекая воздух, сказала Валя Лебедева, обращаясь к Римме, — предложили купить, продавай сразу. Теперь жди, придет ли Мережко в мастерскую или нет. Как правило, если торг сразу не состоялся, то все ничем и кончается. Эти люди заняты, им некогда ходить по мастерским. Зря ты не отдала, вечно ты благотворительностью занимаешься.

— Мне стало жаль его денег, ведь он такой же, как и мы, деньги творческим трудом зарабатывает, а это не всегда прибыльно, — отвечала Римма.

Я слушал рассказ смотрительницы, и мне была приятна эта история, потому что я поступил бы точно также.

Мы с Беником покинули выставку и шли по Кузнецкому Мосту к метро, обменивались впечатлениями.

— Володь, я вижу, тебя зацепили работы Исаковой. Ведь ее мастерская в том же доме что и моя, и даже на одном этаже. Если хочешь, я вас познакомлю. Предупреждаю, Исакова — старая карга, и очень своенравная. Недавно приехала из Японии, куда летала писать уже второй раз, ее работы там ценятся. Она — миллионерша. Она в Москве только из-за выставки. Ее трудно застать в городе, она все время на природе. Я постараюсь ей дозвониться, но если она не захочет увидеться, тут я бессилен.

Мы расстались. На следующий день мы с Расулом пришли в мастерскую к Бенику.

— Володя, ты помнишь наш вчерашний разговор?

— Ты о старой, но талантливой мымре, да зачем это мне нужно. Работы ее понравились, но знакомиться расхотелось.

— Я все-таки позвоню ей сейчас. Вряд ли она придет ко мне, поэтому давай немного схитрим. Ты не возражаешь, если я выдам тебя за покупателя картин.

— Ну, это твое дело, поступай, как знаешь.

— Хорошо, попробую, — ответил Беник, — но предупреждаю, она женщина с характером.

Беник набрал номер телефона и дозвонился.

— Она здесь, — зажав ладонью трубку, шепотом сказал Беник, — Володя, сегодня не получиться, она занята и перенесла встречу на завтра.

— Когда женщина не хочет знакомиться, она ссылается на срочные дела, — сказал Расул, усмехнувшись, — тебе это надо, Володь? Давайте лучше выпьем и вспомним давние времена: «Когда мы были молодыми и чушь прекрасную несли», — как поется в песне.

На следующий день, как и договорились, я пришел к Бенуарду Владимировичу в его мастерскую. Через некоторое время он взял трубку и набрал номер телефона:

— Римма, покупатель, о котором я вчера говорил с тобой, у меня в мастерской. Что сказать ему? Да, ждем.

Я вопросительно посмотрел на Беника.

— Она сейчас придет, ее мастерская рядом.

Вскоре в дверь позвонили. Вошла молодая женщина. Она была красива!

Я сразу узнал в ней ту самую девушку, которую видел много лет назад в кафе ЦДХ. О ней мне говорила Фадеева и называла ее имя. Сходство Риммы с Мариной Влади было очевидно. Во всяком случае, мне так показалось.

Ее внешность поразила меня также, как и ее работы на выставке в зале на Кузнецком Мосту. Белая широкая блуза с глубоким вырезом, на которой едва угадывались бледно-розовые фактурные цветы, широкая синяя цветастая юбка очень шли ее высокой фигуре. Мощный пучок золотистых волос на затылке и пышная челка над глазами небесного цвета. Таких волос я давно не видел. Мы стали привыкать, что женщины носят короткие прически, вплоть до того, что стригут волосы под ноль, словно призывники-новобранцы. Ее роскошные волосы напоминали портреты Юсуповой, Орловой, Гершман, написанные вдохновенной рукой Валентина Серова. Римма была приветлива и улыбчива. Широко раскрытые голубые глаза, сочные алые губы, высокая, стройная. Я потерял дар речи, в сознании промелькнуло: это моя женщина!

Художницы у меня всегда ассоциировались с некоторой неряшливостью: будто они бросают вызов окружающим, подчеркивают пренебрежение к своей внешности. Поэтому я избегал сближаться с художницами, мне больше нравились актрисы и балерины.

Я встал навстречу вошедшей женщине.

— Владимир Артыков, мой давний друг, — представил меня Бенуард Владимирович.

Беник предложил Римме присесть к столу.

— После того, как я женился и перебрался в Москву, — сказал он, — мы с Володей не прерывали товарищеских отношений. Мы периодически встречаемся, когда он бывает в Москве. Моя жена Ира и дочь Карина всегда ему рады. Карина, заканчивая институт, написала дипломную работу: «Художник Владимир Артыков». Эту тему комиссия не хотела утверждать, заявляя, что обычно дипломники пишут об известных художниках: Репине,Сурикове, Левитане. Но Карина представила комиссии репродукции, открытки с работами Артыкова, и ей разрешили взять эту тему для диплома. Результат — оценка отлично, с предложением публикации диплома в печати. Вот так, Римма! Я правильно говорю, Володя?

— Да, да, так и было, — ответил я, не отрывая глаз от красивой женщины.

Римма недоуменно посмотрела на меня, вместо покупателя она увидела художника.

— Вот и сейчас мы встретились и побывали на выставке «Пленер», — продолжал Беник, — Володе понравились твои работы, и он захотел познакомиться с тобой и увидеть их в мастерской. Может быть, что-нибудь и приобрести, — неуверенно добавил он.

— Очень приятно познакомиться, — любезно сказала Римма.

Беник предложил ей выпить с нами, от чего она отказалась, сославшись на какие-то ожидающие ее важные дела.

Я сказал, обращаясь к Римме:

— Видел ваши тонкие, нежные работы, они взволновали меня. Вы очень выделяетесь среди своих подруг по группе «Пленер». Бенуард Владимирович говорил, что вы привезли картины из Японии, где недавно побывали. На выставке я видел ваши пейзажи Крыма и Кавказа, природу этих мест я хорошо знаю, потому как бывал там неоднократно и подолгу и тоже писал. Не говоря о том, что я бываю у моего близкого друга скульптора Станислав Чижа, он живет в Севастополе. Хотелось бы посмотреть ваши работы в мастерской.

— У меня в основном пейзажи средней полосы России. В Тарусе была творческая дача, я каждый год ездила туда и с наслаждением писала.

— А теперь у Риммы там своя дача, — вставил Беник, — теперь она может писать Тарусу в любое время года.

Римма пригласила меня к себе в мастерскую посмотреть и выбрать картину для покупки. Работы висели на стенах, стояли на полу, на длинном мраморном стеллаже вдоль стены. На мольберте — неоконченный великолепный натюрморт с розами. Я сразу понял, что имею дело с талантливым, очень серьезным и глубоким человеком. Подумал, что если бы меня пригласили посмотреть эти картины, не предупредив, что они написаны женщиной, то я бы решил, что их написал мужчина: колорит, исполнение, замес красок, сочный мазок, переходящий в тонкие лессировки, воздушность, верхний свет, который дает ощущение воздуха и глубины пространства. Я поймал себя на мысли, что нахожусь в залах Третьяковской галереи или Русского музея, а гидом был сам автор. Римма подробно рассказывала, где, когда и как был написан тот или иной этюд, пейзаж или натюрморт.

Я уловил в ее ранних работах сильное влияние Николая Михайловича Ромадина, моего любимого художника, его тончайший лиризм, который затрагивает самые потаенные глубины сердца. И я не ошибся, когда сказал о своих ощущениях Римме Николаевне, она, улыбнувшись, ответила:

— Ну, надо же, действительно, вы угадали. Николай Михайлович был и остается моим главным учителем. Некоторые из этих работ написаны в поездках по России, где я писала рядом с Николаем Михайловичем. Вы точно определили, кто мой главный наставник в жизни. Для меня это очень трогательно.

Она посмотрела на меня своими чистыми глазами, и сердце мое наполнилось необыкновенным чувством к этой талантливой, красивой и умной женщине.

Желание Беника выдать меня за мецената, покупающего произведения искусства, показались смешными, и я сказал:

— Римма Николаевна, простите меня, но я не покупатель.

— Я сразу поняла это, увидев вас, вы художник, а не покупатель. Да и какое это имеет значение. Мне интересно с вами.

Мы еще долго разговаривали об искусстве, о любимых художниках, писателях, о кино и актерах. Я понял, что эта женщина живет и дышит искусством. По работам в мастерской и на выставке было видно, что она много ездит по стране. В основном эти дороги пролегали по России. Она меня очаровала, и я в прекрасном расположении духа попрощался, поблагодарил ее и выразил желание увидеться вновь.

— Я завтра свободна, давайте встретимся и пойдем в Третьяковскую галерею, думаю, вы возражать не будете?

— Конечно, давненько я не был там, с удовольствием пойду.

Я зашел к Бенику попрощаться, и на его вопрос: Ну, как? — ответил: Твой розыгрыш по поводу старой карги и мымры не сработал.

— Я специально так ее представил, чтобы ты не расстроился, если бы она отказалась знакомиться с тобой, — ответил Беник.

— Я увидел настоящего художника, — сказал я, — не из тех, которые заполняют выставочные залы, пытаясь самоутвердиться, бросаясь в омут бесплодных поисков. Я не против новаторства, я за, я сам стараюсь в отдельных своих работах открыть нечто новое, но это очень трудно, и редко, когда получается. Однако все равно путь у нас один, трудиться и трудиться. Но, Бог с ними, с этими художниками, я тебе должен сказать, что Римма Николаевна на меня произвела сильное впечатление. Это глубокий человек, любую фальшь, любую неискренность она непременно заметит, эта женщина никогда не потерпит рядом с собой никакой лжи. Что касается дальнейших отношений, мы договорились встретиться завтра, идем в Третьяковскую галерею. Но самое интересное, Беник, что договорились встретиться в семь часов.

— Нормально, в семь часов, правда, поздновато для посещения Третьяковской галереи.

— Да, нет, она назначила свидание в семь часов утра.

— Как это утра? Вот это да!

— Да, Беничек, в семь часов утра. Она хочет побродить по утренней Москве, а потом пойти в музей.

— Да…Оригинально! В семь утра…С добрым утром, дорогие товарищи!

Мы посмеялись.

На следующий день мы должны были встретиться на мосту над окружной железной дорогой, по которому ходили трамваи. Я опоздал на две-три минуты. Когда трамвай подъехал к остановке я увидел Римму, она стояла на мосту и спокойно ждала меня.

— Я немного задержался, извините.

— Ничего, в Москве трудно точно рассчитать время, десять минут туда, десять минут сюда значения не имеет.

И мы пошли. Оказывается, ей хотелось покататься по утренней пустынной Москве на своем автомобиле. Недалеко от моста находился гараж, куда мы и направились.

— Я в Японии была два раза. Написала для Русской картинной галереи в городе Отару целый цикл работ, где показала не только японские, но и привезенные из Москвы русские пейзажи. Они были все раскуплены, я заработала и купила японскую небольшую спортивную машину «Субару». Я очень хотела, чтобы вы посмотрели на нее, и если вы водите машину, то и покататься на ней.

— Да, у меня есть права, успел сносить Жигули и Москвич.

Мы зашли в гараж. К этому времени «Субару» была уже машина-ретро, ей шел пятнадцатый год, а вид был такой, будто только что сошла с конвейера. Удивительные пропорции, изящные линии контура. Все продумано. Когда я сел в кресло за руль, а он был с правой стороны, то почувствовал, что сел не в машину, а в фантастический звездолет, настолько было удобно и комфортно, что мне тут же захотелось выехать, и просто покататься на этом совершенстве техники и дизайна. Боже мой! Вот оно промышленное искусство. Работы художников-дизайнеров востребованы в Японии. Вот если бы и у нас хорошие художники были приглашены на автомобильные заводы, и технари поддерживали бы их дизайнерские решения. Тогда бы и наши машины производили такое же впечатление, какое произвела на меня эта спортивная «Субару Леоне».

— Ну, вот, — сказала Римма, — я хоть и закончила автошколу, но за руль не сажусь. Мне приятно, что вам машина понравилась.

— Очень понравилась, просто замечательная машина! Умеют же японцы до совершенства доводить задуманное. Как удобно в ней сидеть, я почувствовал себя в кабине самолета, это было прекрасно.

— Я назначила свидание пораньше, чтобы у нас было время покататься по свободной утренней воскресной Москве и перейти от японского промышленного дизайна к великому русскому искусству. Поедем?

— Поедем, — сказал я и повернул ключ зажигания.

К сожалению, машина не завелась, простояв более года без движения в гараже, сел аккумулятор.

Мы спустились в метро «Ленинский проспект» и, выйдя на Октябрьской площади, прошли к Крымскому мосту. Оставив позади себя монументальную колоннаду парадного входа в Парк культуры им. Горького, пошли по набережной в сторону Лаврушинского переулка. Весь этот долгий путь я рассказывал о себе. Вспоминал, как еще мальчишкой, ходил на каток в парк Горького и до одури гонял по аллеям до закрытия катка. После войны это было главным зимним развлечением московских ребят. По динамику раздавалась команда: «Покиньте аллеи, работа катка закончена», — но мальчишки и девчонки продолжали кататься.

Римма засмеялась:

— Ну, надо же, ты гонял на гагах, катаясь по аллеям парка напротив моего дома на Фрунзенской набережной, по ту сторону Москва-реки. А мы с братом, когда я была маленькой, прыгали весной в ледоход на льдины. Сейчас страшно подумать, какие глупости мы вытворяли. Какое счастье, что льдина не перевернулась, и мы не оказались в ледяной воде.

Так, вспоминая общие родные места нашего детства, мы не заметили, как подошли к музею. Уже сильно припекало солнце. Перед входом в Третьяковскую галерею мы присели отдохнуть под зонтиком летнего кафе и с жадностью выпили по бутылочке ледяного немецкого пива.