АЛЕКСАНДР БАШЛАЧЕВ
АЛЕКСАНДР БАШЛАЧЕВ
Нас познакомили в ДК «Невский» весною 1986 г. во время IV Ленинградского рок-фестиваля. До этого я слышал о Башлачеве, читал сброшюрованную тонкую тетрадочку его стихов-песен, но не знал еще, как они звучат. Башлачев сразу расположил к себе — небольшого роста, с открытой улыбкой. К нему очень подходило слово «ладный». Может быть, расположило нас друг к другу и то, что мы оба оказались Александрами Николаевичами, а это, как ни странно, сближает.
Мы договорились встретиться, но не конкретно — такого-то числа, в такое-то время, — а в принципе: «Давай как-нибудь посидим, поговорим, песни послушаем…» Его хотелось узнать, там было что узнавать.
И конечно, не встретились, как это всегда бывает.
И потом, при случайных встречах на рок-концертах, мы перебрасывались словами, возобновляя уговор «встретиться как-нибудь», и расходились. «Как-нибудь» казалось неограниченным.
В памяти остались короткие эпизоды: вот Саша стоит на лестнице служебного входа Дворца молодежи перед своим выступлением на V рок-фестивале. Бледный, как стенка, жадно курит. Видно, что волнуется ужасно, хотя старается не показывать. «Ну как?» — спрашиваю ободряюще, а он даже ответить не может.
Вот он в «Юбилейном», на одном из первых концертов АКВАРИУМА. Все возбуждены, еще не верится — АКВАРИУМ на большой сцене! — идет борьба за право выражать свои чувства, кое-кого вытаскивают из зала, БГ прекращает играть… Ну и так далее, это уже история.
…Помню самозабвенное озорство, упоение, радость, с каким Саша Башлачев и Лариса Бородина (она потом снялась в главной роли в фильме «Прощай, шпана замоскворецкая!») отплясывали рок-н ролл, больше похожий на хоровод, вокруг высокого печального милиционера в круглых очках, совершенно нетипичного, будто попавшего в милицию в результате нелепой ошибки судьбы.
И все же наша встреча состоялась. Конечно, она тоже была случайной, но мы все же успели и посидеть, и поговорить. Было это у Гребенщикова после того же V фестиваля. Не помню деталей разговора, помню ощущение; Саша открылся мне каким-то юным, доверчивым, нежным. Может быть, потому, что рядом сидела его Настя и было видно, что он очень ее любит. Вот тогда я и ощутил всю его хрупкость, и впервые какое-то опасение шевельнулось в душе.
Мы сидели, пили сухое вино, потом поехали на выставку к «митькам», где Борис и Саша пели для «митьков» и всех, пришедших на выставку. Народу было не очень много, и здесь Саша чувствовал себя увереннее, чем в тысячном зале Дворца молодежи.
А после мы снова переместились к Гребенщикову, чтобы проводить Сашу и Бориса в Москву, куда оба уезжали в тот вечер. И снова мы разговаривали с Сашей о разном, не очень-то важном, как вдруг он поднял на меня ясные глаза и спросил:
— Скажите, вы сейчас любите?
И я как-то мгновенно понял, что вопрос этот продиктован не праздным любопытством, на него Саша не способен вовсе, а просто он был переполнен любовью, ему хотелось поделиться, найти единомышленника, что ли… И я смешался, ибо такой полноты любви мое раздвоенное сердце, боюсь, не достигало никогда.
Больше я его не видел. Так он и ушел с этим вопросом по Невскому проспекту, в прозрачную июньскую ночь, с гитарой на плече. И оставил этот вопрос нам.
Ниже следует интервью А. Бурлаки с А. Башлачевым, опубликованное в двадцатом выпуске журнала «РИО». Интервью дается в сокращении.
РИО. Саша, насколько я знаю, ты был журналистом — мне попадались в череповецких газетах твои статьи о РОК-СЕНТЯБРЕ…
Башлачев. Да, это моя последняя профессия — перед тем, как я, оставив все это дело, пришел за наукой в Питер.
РИО. Что тебя к этому подтолкнуло?
Башлачев. А Троицкий посоветовал.
РИО. Честно говоря, именно от него я и услышал впервые твое имя — это было весной года три назад…
Башлачев. В общем-то, мы как раз тогда и встретились с ним в Череповце.
РИО. Кстати, в этом городе раньше была очень мощная рок-сцена. Ты не был с ней связан?
Башлачев. Да, город очень музыкальный, и я был связан с музыкой, но больше как наблюдатель. Я не играл ни в одной группе, но общался с ребятами…
РИО. А ты бы хотел сейчас играть с группой?
Башлачев. Видишь ли, сейчас у меня гитара составляет группу. Если бы я играл с группой, я бы освободился от гитары, но при одном условии: чтобы группа мне давала такой же драйв, какой дает мне гитара.
РИО. С кем именно хотел бы ты играть?
Башлачев. Со всеми хотел бы. Например, с Курехиным.
РИО. Ну, это вполне осуществимо и, что важно, позволило бы выйти за рамки формы…
Башлачев. Здесь вопрос надо немного не так сформулировать: я хотел бы играть со всеми, но играл бы я. Я мог бы войти в состав любой группы (допустим, на концерте), но это совсем другая игра…
РИО. Кого бы ты мог назвать из тех, кто работает в близком к тебе направлении?
Башлачев. А собственно, что такое направление? Я не знаю своего направления — ведь направление как жизнь, его не выбирают. Вот в Новосибирске я слышал группу КАЛИНОВ МОСТ, знаешь ее?
РИО. Да.
Башлачев. Так вот, эта группа по формам очень близка мне. Но я бы не сказал, что она близка мне по какому-то направлению… Что-то у нас не сходится.
РИО. А со Славкой Задерием играть не пробовал?
Башлачев. У него своя группа…
РИО. А тебе кто, вообще, нужен — аккомпаниаторы или личности?
Башлачев. Разумеется, чтобы сами могли работать, то есть не настолько глупые, чтобы им все объяснять на каждом шагу… Видишь ли, есть несколько типов групп. БИТЛЗ — это определенный тип группы, СТОУНЗ — тоже, но совсем другой. Есть такой тип, как ДООРЗ. Я считаю, это идеал группы. Но в каждом из них — свои особенные отношения. Как нет двух совершенно одинаковых слов… И какой должна быть моя группа, я прекрасно себе представляю… Хотя практически никогда не играл на сцене.
РИО. Так с чего же для тебя начался рок?
Башлачев. Сначала надо определить, что такое рок. Что такое миф? Некоторые полагают, что слово «рок» — это слияние разных мифов…
РИО. …только поданных в современном изложении?
Башлачев. Да, я тоже так считаю. И начинался он… по-разному.
РИО. Ну хорошо. Есть, например, теория, согласно которой первым советским рокером был Высоцкий. (Мы тоже такого мнения придерживаемся.) Он для нас вовсе не то что Пресли или Дилан для американцев. Единственно, что фигуры одного масштаба, но у нас своя музыка, и Высоцкий всему этому придал новый смысл. Человек, которого можно боготворить…
Башлачев. А что, у кого-то есть другая точка зрения?
РИО. Кого любишь слушать, если слушаешь вообще? Что нравится, что можешь слушать в любое время?
Башлачев. Люблю АКВАРИУМ. Просто не представляю ситуации, в которой АКВАРИУМ может помешать. Когда-то, году в восемьдесят первом, случилось так (волею судеб, как говорится), что я услышал две песни — «Ты — Дрянь» и «Железнодорожная Вода». И мне сказали, что это все АКВАРИУМ. Понимаешь? И эти две песни не были для меня чем-то разным. Я считал, что это одна группа.
РИО. Пожалуй, с некоторым допущением можно было и у нас предполагать в те годы, что эти песни записал один человек.
Башлачев. И с тех пор АКВАРИУМ мне не помешает никогда.
РИО. Слушай, а был какой-то толчок, первопричина того, что ты начал петь?
Башлачев. Я вообще не думаю, что существуют какие-то разумные объяснения того, как это происходит…
РИО. Отсчетный пункт? Первая песня? Первое стихотворение? Или это все было в глубине себя, не выходило на поверхность?..
Башлачев. Скорее всего. Я искал для себя более тесного общения. Понимаешь?
РИО. А как тебе кажется, существует ли русский рок? Именно русский, со своим, идущим из древности поэтическим словом, со своим языком? Веришь ли ты в него?
Башлачев. Верить в то, что существует, нельзя. И потом, слово «русский» здесь очень неточно: что именно — российский? Советский? Понимаешь, как трудно определить само слово «рок», так же трудно подобрать правильный эпитет. А отсюда нельзя понять, о чем мы говорим…
РИО. Давай подойдем с другой стороны. Существует ли у нас аналог того, что, скажем, в Англии называют роком?
Башлачев. Знаешь, давай оставим всю эту путаницу с терминологией и просто договоримся, что мы друг друга понимаем. В Англии и Америке рок-н-ролл — это дерзкий удел одиночки, а русский рок-н-ролл предполагает партнера… Если рок-н-ролл — мужского рода, то партнер должен быть женского. Понимаешь? Когда я выступаю, у меня есть некий оппонент — публика, кстати, именно женского рода (раз уж мы говорим на уровне лексики русского языка). И с этой публикой ведется диалог…
РИО. Саша, есть ощущение, что у тебя слово существует как бы само по себе, вне контекста, то есть оно вмещает в себя гораздо больше, чем оно представляет из себя «внешне», как если бы за скромным фасадом прятался огромный дом… У тебя постоянные ссылки на внутреннюю структуру слова.
Башлачев. Видишь ли, мы ведем разговор на разных уровнях — ты на уровне синтаксиса, а я на уровне синтаксиса как-то уже перестал мыслить, я мыслю (если это можно так назвать) на уровне морфологии — корней, суффиксов, приставок. Все происходит из корня. Понимаешь? Вот недавно одна моя знакомая сдавала зачет по атеизму. Перед ней стоял такой вопрос: «Основная религия». Я ей сказал: «Ты не мудри. Скажи им, что существует Имя Имен (если помнишь, у меня есть песня по этому поводу). Это Имя Имен можно представить как некий корень, которым является буддизм, суффиксом у него является ислам, окончанием — христианство, а приставками — идиш, ересь и современный модерн». Понимаешь? Я вот так примерно мыслю — на уровне морфем. Это только кажется, что существует контекст слов, на самом деле речь идет о контексте корней.
РИО. Слово — как корень?
Башлачев. Да-да-да! Возьми хотя бы название города — Питер, В моей голове оно читается Пиитер. Постоянно. Помнишь: «Пиитер, я — поэт…» Но это слово для меня связано не с пиететом, а с корнем «пить». Это гораздо проще. Я в основном стараюсь идти к старым корням. Я глубоко убежден, что любой город хранит в себе свою древнюю географию. Люди ее не помнят, но она есть. Это очень важно. В одном месте была березовая роща, в другом рос столетний дуб, еще в каком-то была топь. И они естественным образом связаны с нашим временем. Эта нить — что называется, связь времен — никогда не рвалась. Скажем, где была топь, там никогда не построят храм. Через двести лет на месте березовой рощи — спокойный район, а где была топь — наоборот, опасный так или иначе. А где был дуб, там срубили его и построили храм. Самое главное, когда лес рубят, его рубят на корню, то есть корни всегда остаются в земле. Они могут тлеть сотни лет, могут смешаться с землей, но они остались — корни этих деревьев. По моему убеждению, это не может не влиять на весь ход последующих событий.
РИО. А как ты пишешь свои песни?
Башлачев. Они возникают из совокупности событий, которые я не могу так вот просто перечислить. Но я знаю их и просто принимаю к сведению. В песне можно рассказать самому себе о себе все, как есть на самом деле. По этому поводу вот что могу сказать. Мне приходится много путешествовать автостопом. И в любой квартире я обнаруживаю, что человек, который так или иначе живет в Своем Доме, занимается искусством интерьера по образу и подобию… У человека может быть мания его величества, ее величества, чьего угодно… В общем, я хотел сказать, что единственное искусство (само по себе это слово я просто ненавижу) живо только на кухне. Кухня нс терпит лишних предметов. Бывают прекрасные кухни, просто удивительные, а зайдешь в комнату — и видишь, что она вне хозяина, чужая.
РИО. Вот ты говоришь, что видел много городов. Как ты относишься к Москве?
Башлачев. Москва… Там невозможно просто гулять. Для этого нужно очень хорошо знать Москву: проехать три остановки на метро, затем две автобусом и только потом можно выйти и сказать: «Я начинаю гулять».
РИО. И поэтому ты перебрался в Ленинград…
Башлачев. Да. Видишь ли, в Москве, может быть, и можно жить, а в Ленинграде стоит жить.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.